Владимир Тиссен - Марьина исповедь

А Владимиру Тиссену в свою очередь хочется пожелать не останавливаться на прекрасном дебюте, но работать и далее в пока ещё новом для него жанре, в котором талант его проявился ничуть не менее ярко, чем в жанре песенном, артистическом.

Елена Семёнова.

Чем старше мы становимся, тем чаще вспоминается то безрассудство молодости, которое мы осуждаем в наших детях и внуках. История, которую я хочу рассказать, случилась со мной сорок пять лет назад в далёком 1905-м году. И даже по истечении такого долгого срока я не вправе изложить все факты, дабы, с одной стороны, не запятнать честного имени выдающегося дипломата, а с другой – не вызвать гнева моих наследников. Поэтому ни своего имени, ни фамилии, ни каких-либо отличительных черт моего характера или внешности я выдавать не буду. Скажу только, что на тот момент мне исполнилось двадцать четыре года и что принадлежу я к старинному дворянскому роду и имею титул князя. Звать себя буду князь Н. и сразу предупреждаю всех архивных червей, которые роются в историческом навозе, что буква «Н» не является начальной ни в моём имени, ни в фамилии, а есть первая буква ласкательного прозвища, которым называла меня одна юная особа.

Генеалогическому древу нашего рода недавно исполнилось 350 лет, один их моих прапрадедов был даже думским боярином. За эти годы было всё: и милость, и опа́ла, но все мои предки верой и правдой служили своему отечеству, и мой отец не был исключением. Чиновник высокого ранга, преданный монархическим идеям, он служил в департаменте иностранных дел. Женился в довольно преклонном возрасте на моей маме. Она была на 26 лет моложе его и принадлежала к одному из московских дворянских родов. Брак этот был первым, и я, как единственный ребёнок, со стороны мамы был всячески избалован, а со стороны отца неустанно подвергался воспитательному процессу, но родители любили меня, хотя каждый по-своему.

Я никогда не мог назвать моего отца папенькой, как это было в других семьях, он для меня был всегда отцом, примером высокой порядочности, воспитанности и чести. Когда в 12 лет я впервые под одеялом прочел «Анну Каренину», то больше всего мне было жаль Алексея Каренина, и я сильно переживал, что мама найдёт себе какого-нибудь Вронского. Она была очень красива, и только теперь я с уверенностью могу сказать, что мама всю свою жизнь любила только моего отца. Были моменты, когда отец позволял себе немного расслабиться и рассказывал нам за вечерним чаем, как он со своими друзьями без копейки денег пересёк всю Францию с севера на юг или как они строили всё лето корабль и мечтали выйти на нём в открытое море, а значит, он тоже был романтиком и в нём тоже было безрассудство. Умер он рано, мне только исполнилось восемнадцать. Мой отец навсегда остался для меня примером для подражания. Он умел жить правильно, не поддаваясь соблазнам. Я благодарен ему за хорошее аристократическое воспитание и за фамильное состояние, которое он сумел сохранить и приумножить. Впрочем, в то время финансовые вопросы меня не интересовали, всеми делами занималась мама, а я позволял себе растворяться в литературных вечерах, музыкальных салонах и театральных премьерах. По окончании университета, когда мне уже исполнилось двадцать три года, меня обуя́ла жажда свободы. Хотелось перемен. Чтобы уйти из-под маменькиного надзора, я решил поехать за границу, под предлогом получить наглядную картину европейской действительности, что в дальнейшем могло бы способствовать моему служению в дипломатическом корпусе.

Наметив маршрут путешествия, в предвкушении предстоящих ярких впечатлений, я отправился в путь и в ноябре 1904-го года прибыл в Богемию, в Карловы Вары. Затем был баварский Мюнхен и Зальцбург Моцарта, сказочные замки Габсбургов и рождественский Цюрих. В каждом городе я останавливался не более чем на две-три недели. Регулярно писал отчёты маме, в которых рассказывал о красотах старой Европы и обо всём том, что казалось мне необычным для русского глаза. По прибытии в Конста́нц на Боде́нском озере я пересмотрел свой дальнейший путь в направлении дома, решив напоследок заглянуть в Баден-Баден.

В этот город я прибыл в конце января и был приятно удивлён той атмосферой, которая в нём царила. Сразу встретил компанию молодых людей, с некоторыми из них я был знаком ещё в России. Они пригласили меня на концерт какой-то итальянской оперной дивы, имя которой я уже не помню, завязалась настоящая дружба. После завтрака мы ездили верхом, потом шумно обедали, гуляли по городу, а вечером посещали концерты или попросту играли в карты. Мягкий климат тех мест сильно отличался от наших суровых зим, поэтому можно было много времени проводить на свежем воздухе. Русская речь была повсюду: на улицах, в ресторанах, в казино. Баден-Баден того времени можно было назвать попросту русским. Намеченные три недели пролетели быстро, и я решил не спешить с отъездом, оплатив проживание ещё на месяц вперёд.

В середине февраля город облетела новость, что приехал Сергей Рахманинов. Нашлись несколько предприимчивых людей, которые предложили ему организовать четыре концерта в небольших залах. Он любезно согласился сыграть свой новый, второй фортепианный концерт. Афиш не понадобилось, билеты были проданы мгновенно. Один из концертов проходил в зале гостиницы «Zum Goldenen Hirsch», в которой я в то время проживал, и по настоянию руководства гостиницы билеты сначала предлагались его постояльцам, а потом уже гостям с улицы. Я сразу взял восемь билетов на всю нашу шумную компанию.

Концертный зал нашей гостиницы вмещал не более ста человек. Сидя на краю ряда, я постоянно оборачивался, обсуждая с товарищами что-то злободневное. И тут вошла она, обворожительная незнакомка, ангел, сошедший с небес. Сказать, что она была красива, это значит не сказать ничего, она была само совершенство, заставившее замолчать всё вокруг. Слышалось только шуршание шелков её зелёного вечернего платья. Пройдя мимо нас, она села впереди, чуть правее, так, что я мог видеть её очаровательный профиль. Она проплыла по залу какие-то двадцать шагов, но мелодия движений, изящество жестов так ошеломили меня, что я влюбился в это божественное творение с первого взгляда.

Не произнеся ни слова, я кивнул своему соседу, указав глазами на незнакомку. Он, посмотрев на неё, шепотом произнёс: «Это Матильда, она содержанка. Жила с господином К., но он уехал и навряд ли вернётся. Так что она свободна, дерзайте, князь». Слова соседа сильно обидели меня. С одной стороны, как он мог мне предлагать такое, а с другой – так о ней отзываться? Я едва сдержал себя, чтоб не ответить ему грубостью. Да простит меня Рахманинов, играл он гениально, но всё великолепие звуков и аккордов перебивало одно лишь слово, звеневшее в моих ушах как колокол: «Содержанка». Не могла такая женщина быть содержанкой. Княгиней, графиней, королевой – да, содержанкой – никогда. Весь концерт я смотрел на неё, лишь изредка опуская глаза. Она заметила мой пристальный взгляд, сдержанно улыбнулась уголками губ. Впервые концерт длился для меня слишком долго, потому что желание заговорить с ней было безмерно велико, но это дало мне возможность успокоиться и снова управлять своими эмоциями.