Владимир Тиссен - Марьина исповедь

По окончании концерта в фойе было сервировано шампанское. Незнакомка вышла из зала и подошла к гардеробу, собравшись уходить. Я взял два бокала и подошёл к ней со спины.

– Извините, позвольте угостить Вас бокалом шампанского.

Она вполоборота повернулась, посмотрела на шампанское, потом на меня и в первый раз подарила мне свою обворожительную улыбку. Одобрительно кивнув, без слов приняла бокал.

– Разрешите представиться: князь Н., – мысли путались, не зная, с чего начать, я перешёл на банальности. – Как Вам концерт? Это Ваше первое знакомство с Рахманиновым?

Она пристально смотрела мне в глаза, в них было столько власти, что мне ничего не оставалось, как подчиниться ей.

– А Вы красавчик, князь, – сказала она с улыбкой, – простите меня великодушно, но я всегда говорю то, что думаю. По-другому не умею. Можно, я буду звать Вас Н.? Ах да, меня зовут Матильда.

– Очень красивое имя, мы все влюблены в нашу Матильду Кшесинскую, и если она жемчужина, то Вы, несомненно, алмаз. Я буду рад слышать из Ваших уст Н., но и мне позвольте звать Вас Мэтти.

Мы очень быстро нашли общий язык. На следующий день, гуляя по городу, я поймал себя на мысли, что знаю её как будто бы тысячу лет. Возвышенное чувство влюблённости, постоянный поиск различных предлогов, могущих продлить минуты свидания, несомненно, делали меня смешным в глазах Мэтти. Поздно вечером, при прощании, она подарила мне первый поцелуй.

Через неделю мы уже не представляли себе жизни друг без друга. Я снял хорошие апартаменты с прислугой, и Мэтти переехала ко мне при условии, что я никогда не буду интересоваться её прошлым. Эти два весенних месяца, месяца любви, пролетели как один миг. Мы наслаждались каждым днём, много гуляли и общались, она оказалась интересным собеседником, умеющим спорить и имеющим свою точку зрения. К тому же она была недурно воспитана. От друзей я узнал, что в Баден-Баден Мэтти приехала около двух лет назад с одним венгерским гусаром. Тот был человек азартный, за вечер промотал всё своё состояние и напоследок сделал ставку на Мэтти. Обладателем выигрыша стал господин К., который, к счастью, мог не только брать, но и отдавать. Он нанял для молодой воспитанницы учителей, которые каждый день в течение четырёх часов делали из неё светскую даму, обучая манерам, искусствоведению и основам философии. Больше о Мэтти я не знал ничего, да мне и не нужно было.

По вечерам она садилась на тахту, у камина, сняв домашние туфли, спрятав ноги под юбку платья и, склонившись над романом или томиком стихов, читала, а может быть, только делала вид, что читала. Я же садился напротив в кресло и, теряясь в безмолвном пространстве, любовался её красотой. За всё это время она ни разу не поднимала глаз и ни разу не взглянула на меня. На протяжении всего нашего романа я часто задавал себе вопрос: «Любит ли она меня так, как люблю её я?» Любовь слепа, страх потерять любимого человека не оставляет времени задуматься над тем, как ты выглядишь в его глазах. Некоторые вещи, которые вчера ещё были табу, сегодня прощались с лёгкостью за одну улыбку, одно ласковое слово, за один поцелуй. Я был уверен, что она любит меня так же бескорыстно, и готовность положить весь мир к её ногам ждала только приказа. Сейчас, по истечении многих лет, я понимаю, что с её стороны были какие-то чувства, но всё же это была больше игра в любовь. Да, она отвечала мне взаимностью, но в этой взаимности не было страсти.

Хотя однажды страсть всё-таки была, и это была та страсть, которую в дальнейшем я не наблюдал никогда. Весна выдалась на редкость тёплой, и цветущий Баден-Баден стал для нас немного тесен и многолюден. В начале мая мы решили скрыться от множества глаз и уехали на несколько дней в Эльзасс, насладиться тишиной и красотой природы этих чудесных мест. В один из солнечных дней, после завтрака, мы вышли на прогулку. Гуляя по берегу реки, зашли очень далеко, времени до обеда было достаточно. И тут, в течение пяти минут, налетела туча, грянул гром и начался ливень. В поисках убежища мы помчались к стоявшему неподалёку сараю; добежав до него, мы уже успели промокнуть до нитки. К счастью, замка́ не было. Я пропустил Мэтти и закрыл ворота изнутри. Это был обычный сеновал, там царила тишина, запах полевых трав и цветов, а через маленькое решетчатое оконце можно было видеть стену дождя и зигзаги молний.

– Я очень боюсь молнии, – сказала Мэтти, – обними меня.

Немного растерянно я обнял её, мокрую и дрожащую. Капельки воды упали с её шляпки мне на лицо. Мы смотрели друг другу в глаза, и она первой поцеловала меня. Та божественная страсть, которую обычно называют грехом, не имела ничего общего с земными чувствами. Та близость, которая произошла между нами, стала для меня эталоном на всю оставшуюся жизнь. Очнулись мы, когда яркий луч солнца уже пробрался через оконце. Дождь закончился так же внезапно, как и начался́, опять запели птицы. Сложилось такое впечатление, как будто гроза специально пришла, чтоб загнать нас в этот сарай. Эта была только наша гроза и ничья другая. Ни до, ни после нам не было так хорошо, как на этом сеновале.

Вернувшись в Баден-Баден, Мэтти заболела. Это было похоже на обычное отравление, и я предложил послать за врачом, но она наотрез отказалась: «Ничего страшного, денёк полежу, всё пройдёт». На следующий день самочувствие не улучшилось. Я всё же отправил за доктором. Низенький старичок с дежурным саквояжем пришёл незамедлительно. Он провёл в спальне около получаса; выйдя оттуда в приподнятом настроении, прошёл в ванную комнату, чтобы вымыть руки.

– Что-то серьёзное, доктор? – спросил я, подавая ему полотенце.

– Да, – ответил он, улыбаясь, – серьёзнее не бывает. Недель девять–десять, я думаю. Мой милый князь, я Вас поздравляю, скоро Вы станете отцом.

Эта новость ввела меня в ступор. Я ожидал чего угодно, но только не этого. Сам ещё ребёнок, вырвавшийся из маминых рук и не успевший до конца насладиться всеми вкусами и запахами свободы, я не представлял себя в роли отца. А реакцией мамы на эту новость мог быть и сердечный приступ. А если бы был жив отец, последствия были бы непредсказуемы. До обеда я так и не зашёл в спальню к Мэтти, а просидел в зале у окна, задавая себе один-единственный вопрос: «Что делать?»

К обеду она вышла в зелёном платье, в том, в котором я увидел её впервые на концерте Рахманинова. Бледность лица, немного растерянный взгляд выдавали безысходность сложившейся ситуации. Никто из нас не проронил ни слова. К супу Мэтти не притронулась, и только после смены блюд не спеша взяла столовые приборы.

– Может быть, ты мне объяснишь, – сказал я спокойно, – почему эту новость я узнаю от доктора, а не от тебя?