Лев Исаков - Этнология через «ЧЁТ» и «НЕЧЁТ»: Великие Империи. Россия и Китай

В своей обширной подборке г-жа Денисова указала на следы дуальной модели мира, как на занятный раритет, приведя соответствующие аналоги из восточно-славянской и германской мифологий; оценила их как некое изжитое историческое состояние, что совершенно недостаточно.

Уже само наличие иноэтнических совпадений, подобных циклам старогерманских сказок о «бабушке Гольде», в которых героиня (женский род – очень интересная деталь), попадая в колодец, вдруг оказывается на небе – должно было побудить исследовательницу к пристальному рассмотрению этого сюжета и на более широком материале и тогда она бы обнаружила массу реликтов «дуально-дополняющей» модели мира в развитых, и по настоящее время воздействующих на массовое сознание мифологиях, как-то: 2 класса богов (асы и ваны) у скандинавов; 2 класса богов, небесных и подземных, во главе с Юпитером и с Вейовисом, который сменит Юпитера в господстве над миром, почему именуется на посвященных ему Столетних Играх Юпитером Подземным и Грядущим, – у римлян; 2 класса богов в индо-арийской и зароастрийской мифологиях: адитьи и данавы, асуры и дэвы; разделение олимпийцев на 2 лагеря по поводу Троянской войны – ни в одном случае не образующие чистого «черно-белого» противостояния. Как выражение этого единства летящий двулезвийный топор-лабрис Критского Зевса той поры, когда он был олицетворением Единого Мира; миродержцем обеих его половин, Небесной и Земно-Подземной – не Зевсом Олимпийским, не имеющим права спуститься ни в Понт, ни в Аид.

Отрицая дуальность как жизнеспособный принцип космологии исследовательница просто уничтожает себе пути к основам древнерусской космогемы, все кроме плоско описательных.

Именно дуальная целостная ориентация «Мир-Чета» никогда не покидала древнерусского и старовеликорусского сознания, непрерывно присутствует в его духовном обороте, в идеологическом и бытовом окружении, чем они принципиально отличаются и от исторического ария эпохи Упанишад с Тримурти, и от современного украинца с Трезубцем.

До 17 века включительно весь мир для великоросса расцветал оттенками двух цветов: бытовавшая национальная система терминологии цвета основывалась на возведении всех цветов к двум, «белому» (небесный, холодный) и «черному» (земной, теплый) оформлявших 2 типологических равноправных класса; и даже в 12 веке эпитетом «красоты» в «черном» была «синева» в «белом», с чем связаны устойчивые сочетания «море синее», т.е. «море красивое», «море красное», как и «красное корзно» на князе символ власти, полученный от «Земли», отнюдь не «Неба». Идентификация по полу: «Небо-Отец», «Земля – Мать» вследствие уже вышесказанного может приниматься только как исторически переменная. Интересно тогда переводится в современные понятия титул Владимира Красно Солнышко – Владимир Земное Солнце.

Это сродство по классу иногда создает проблему неразличимости: только через устойчивое словосочетание «червоное золото» можно понять, что «червоное» это «красное»; но с какими стягами вышли московские полки на Поле Куликово понять уже невозможно – они «чормные». В результате возникают занятные аберрации: у современной художницы Ракши русский строй пламенеет всеми оттенками алого, как будто большевики собрались свергнуть Монголо-Татарское иго; у Самокиша черный стяг Дмитрия Донского создает впечатление общенародных похорон; а гений Павла Корина породил удивительное венозное сочетание красного с черным на стяге Спаса Нерукотворного, осеняющем Александра Невского на одноименном триптихе. В старорусской документации (и вплоть до 1861 года) «черный» означал «свободный», лишь государству обязанный, т.е. вроде бы как и «красный» с точки зрения реалий крепостничества…

Как бессмысленно противопоставлять «синее» «красному» в живописи, так и древнерусское, и наиболее последовательно сохранявшее его традиции старовеликорусское сознание не делает оценочных инвектив в адрес 2-х частей мира: готовясь отойти с Белого Света великоросс одевает белую посмертную рубаху; в подтверждение правдивости слов кладет на голову ком земли (и даже государство признает этот обычай в регламенте Генерального Межевания 1780-х годов). Сам термин «земля» признается лингвистами однокоренным со «змеей»; и по признаку близости с землей любимый народный герой крестьянин-пахарь Микула Селянинович «змеиный»; отцом древнейшего русского богатыря Вольги Всеславьевича прямо назван безымянный (можно понять – всем известный) змей; вплоть до конца 19 века, сокращаясь, в славяно-великорусских губерниях сохранялся обычай прикармливать молоком ужей. Впрочем, даже в 19 веке змей не исключался из соучастия и во всеобщем космическом устроении: в записанном в Смоленской губернии заговоре Змей-Гарадей «кует морскую глубину, небесну вышину, крайний зуб, хребетну кость»; по совпадению терминологии этот заговор восходит к 12 веку, к появлению Вщижской напрестольной скинии, где наличествует таковая.

«Всемирная дуальность» древнерусского сознания породила феномен древнерусской «двоичности» идеологии, эмблематики, символики, обшественной практики, нарождающегося естествознания.

Вплоть до Владимира Святого знаком Старокиевской династии был Двузубец, смененный при последнем на Трезубец – не будем выдвигать гипотез по поводу этого акта, они требуют сугубого внимания и места; Святополк, даже будучи христианином, тем не менее восстановил древнейшую символику; Ярослав вновь утвердил Трезубец – ставший знаком беды Старокиевской государственности и единой древнерусской народности.

Обычай креститься, в своей основе протоиндоевропейский языческий обряд, имеющий смысл «закрещиваю себя» от опасности, подобно русскому «пересеченному кресту» оберегающему от угроз со всех сторон, совершался 2-мя перстами, это было обращение-молитва двум [я] частям [и] Мира, Низу и Верху; и не глупость, а национальная традиция поднимала раскольничье двоеперстие над пламенем костров; как и 3 перста означали для них раскол-разрушение мира – «кукиш», ритуальную фигуру изгнания-истребления блазнящей нечистой силы.

Сам православный крест, равновесный греческий был воспринят как давно знакомый, – судя по позднейшей устойчивой традиции заговорные орнаменты на обшлагах, вороте и подоле одежды и в древности вышивались «крестом» – и столь же естественно на него перенесли и традиционное, не христианское (если не учитывать, что сам крест кроме т.н. «тау-креста» стороннее приобретение христианства) означение двух задающих дуальных пар полноты мира «Высота-Глубина» и «Широта-Долгота».

Выражением непреходящей старорусской «двоичности» становится уже и сама «троично-христианская» православная церковь, ее храм: в устоявшемся в начале 17 века типовом плане это «восьмерик на четверике». Иван IV был истовым христианином вплоть до редких среди русских владык вспышек религиозного фанатизма, но когда старорусская зодческая традиция вступала в конфликт с православным каноном – страдал канон; в домовой церкви Александровой слободы столкнувшись с проблемой, 8-гранное столпное завершение храма не позволяло равномерно распределить 12 апостолов на уровне «апостольского чина», поступил «по-русски», повелев увеличить апостольский чин до 24 фигур, добавив к евангельским персонажам 12 русских святых с тем, чтобы равномерно записать 8 граней, вместо того, чтобы осуществить несложную техническую задачу, перейти к 12-граннику – в совокупности это изрядно попахивает святотатством…