Алимжан Тохтахунов - Гений атаки. Сценарий

Мальчики один за другим встают. Их лица радостно сияют.

Директор: «Поздравляю вас, ребята. На вас ложится большая ответственность – защищать честь Сестрорецка на спортивном поле. Теперь это не матч во дворе, а настоящее, официальное состязание».

Стадион. Игра в хоккей с мячом. Сева обходит соперников и забивает мяч в ворота. Ещё обводка, ещё гол.

Команда возвращается в Сестрорецк. Сева и Володя входят в квартиру, сбрасывают верхнюю одежду, входят в комнату и видят пианино.

Мама обнимает сыновей: «Ну как? Выиграли?»

Володя: «Да… Мам, а это что?»

Мама: «Пианино».

Володя: «Вижу, что пианино. Но зачем оно тут?»

Мама: «Будете учиться музыке. Надо не только мячи гонять, но и приобщаться к культуре».

Володя и Сева в один голос: «Ну мам! Ну нет! Ну…»

Тоня: «А я вот хочу учиться музыке. И буду».

Интервью. Всеволод Бобров: «Маме страшно хотелось сделать из нас музыкантов. И вот всех нас троих – Володю, Тоню и меня – представили приглашенному педагогу… Начались занятия. Для нас с Володей они были сущей пыткой: стоило только начаться уроку, как во дворе, словно назло, раздавался звон мяча, завязывались жаркие схватки. Мы крепились десять-пятнадцать минут, а затем под разными предлогами покидали комнату и, конечно, уже не возвращались к месту нашей пытки».

Параллельно с этими словами зритель видит двор сквозь окошко, множество мальчишек с клюшками, детей на санках.

Сева выходит в коридор. Там его ловит мама: «Куда?»

Сева: «Мам, по нужде надо… очень…»

Мама: «Приспичило?»

Сева: «Просто невмоготу».

Он притворяет за собой дверь, но не плотно, затем мы видим, как его рука тянется за коньками.

Мама: «Стой! А коньки зачем? А ну вернись!»

Сева бежит без оглядки по искрящемуся снегу.

Голос Всеволода Боброва за кадром: «Мама сердилась, но потом поняла, что мы в этом деле безнадёжны, и занятия продолжила только Тоня»…

1937. Сестрорецк. Школа. За окном буйная солнечная весна.

Ученики в классе. Учитель и директор у доски.

Директор: «Вот вы и окончили семилетку, ребята. Теперь многие из вас пойдут по стопам своих родителей, будут осваивать рабочие профессии. Насколько я понимаю, большинство идёт в фабрично-заводское училище при нашем заводе. Правильно?»

Ребята хором: «Правильно!»

Директор: «Вот и хорошо. Молодцы… Ну а тем, кто остаётся в школе дальше, я желаю усердия и успешно грызть гранит науки».

Заводской цех. Сева Бобров возле токарного станка смотрит, как работает его наставник Иван Первухин.

Первухин: «Это, брат Сева, знаешь ли, превыше всего. Ведь мы теперь кто? Хозяева страны. Мы за всё, что делается у нас на земле, в ответе. Так что давай всегда и во всём показывать другим, как жить надо. Честно. Ясно. Прежде всего, для людей. А потом уж и для себя…»

Сева: «Иван Христофорович, а если из меня не получится хороший рабочий?»

Первухин: «Как так? А я тут на что? Почему не получится?»

Сева: «Ну а вдруг? Ну, если, к примеру, руки у меня не из того места…»

Первухин: «Это ты брось, брат. Это ты на всякий случай выдумываешь оправдание, на случай, если где-то напортачишь… А ты не портачь, делай нормально, себя в работу вкладывай, и всё получится. Главное – не суетись, не торопись, тогда сделаешь точно, наверняка… Конечно, не обязательно ты станешь лучшим из лучших, но уж руками завсегда наладить сможешь что угодно. За это я ручаюсь»…

Улица Сестрорецка. Клуб. Полный зал. На экране – хроника последних событий: идут толпы людей с транспарантами «Смерть врагам народа». Лица зрителей напряжённые.

Сестрорецк, ветер метёт по улице жёлтые листья.

Сева Бобров подходит к заводским воротам. Его останавливает Иван Первухин.

Первухин: «Погоди, Сева, постой со мной, покурим».

Сева: «Я ж не курю, Иван Христофорович».

Первухин: «Да и я редко балуюсь».

Сева: «А почему здесь? Можно и внутри».

Первухин: «Успеется…»

С территории завода выезжают две чёрные машины. Первухин провожает их настороженным и испуганным взглядом.

Сева: «Начальство?»

Первухин: «НКВД… Двух инженеров нашего ФЗУ арестовали».

Сева: «Арестовали? За что? Враги народа?»

Первухин: «Я с ними бок о бок против Юденича стоял под Питером. Бок о бок… Они не враги…»

Сева: «Тогда почему?»

Первухин: «Не знаю… Ошибка… Или подлость чья-то… Ты знаешь что, Сева, ты друзьям верь и от друзей не отворачивайся. Всякое в жизни случается, но ты не отворачивайся. Человек и оступиться может, согрешить, но ты удержи его, не дай упасть, не дай утонуть…»

Сева: «А как же подлость?»

Первухин: «А вот подлость – это всё одно что предательство. Такого прощать нельзя».

Сева: «А если друг предал? От него всё равно не отворачиваться?»

Первухин: «Если друг предал, это уже не друг. Дружба – это святое. За друга жизнь свою отдают. Дружба – это единственное, на что опереться можно…»

Интервью. Хлопушка. Михаил Бобров, отец Севы: «Вроде бы мирное время… После революции уж семнадцать лет минуло, а столько преступного элемента было!.. Всё гражданская война виновата… Шпана, карманники, бандиты… Ножи, финки, а то и наганы в ход пускали… Ну и всякие, которые из бывших, которые не приняли Советскую власть, этих элементов тоже хватало. Непростые времена, очень непростые… Поначалу арестовывали бывших, ну, которые из офицеров или просто из зажиточных. А потом врагов стали выявлять среди своих, среди наших рабочих. Со многими мы вместе революцию делали, и вдруг – вредитель, враг народа! Как так? Я не понимал этого… Тяжело было и, чего скрывать, страшно… Вины за собой не чувствуешь никакой, а всё одно прислушиваешься к шагам за дверью: не за тобой ли приехали…»

Раннее утро. Пустынная улица. Возле одного из домов останавливается чёрный автомобиль «воронок».

Квартира Бобровых. Михаил Бобров (отец Севы) поднимает голову, прислушиваясь к шуму в подъезде. Слышится громкий стук в дверь. Его жена испуганно смотрит на мужа: «Что там?» Михаил Бобров прикладывает палец к губам.

Михаил Бобров идёт по коридору к входной двери, выглядывает. На лестничной клетке стоят люди в кожаных куртках. Один из них властно велит Боброву уйти, вталкивает его рукой обратно в квартиру: «Закройте дверь, товарищ. Не мешайте». Соседская дверь приоткрывается, видно испуганное женское лицо. Чекисты входят внутрь. Слышится вопрос: «Гражданин Фелимонов здесь проживает?»

Бобров угрюмо стоит в коридоре, прислушиваясь к происходящему.

Из комнаты бредёт Сева.

Отец: «Севка, ты куда?»

Сева: «Во двор, по нужде».

Отец: «Погодь… Не ходи».

Сева: «А что там?»

Отец молча прижимает голову сына к себе. Из другого конца коридора на них смотрит мать Севы. Выходят из комнаты Володя и Тоня.

Интервью. Александр Никитин, журналист: «Я Севке по гроб жизни благодарен за его дружбу… В тридцать седьмом моего отца арестовали. Многие от меня отвернулись, как от сына врага народа. Почти все отвернулись, а Севка остался рядом. Он, конечно, не понимал, что происходит в стране, никто из нас, мальчишек, ничего не понимал. Сталин – отец народов, справедливый и мудрый. Так мы все думали. Всюду его портреты. Арестовали кого-то – мы верили, что так и надо. А если кого-то из знакомых, то верили, что это ошибка и что скоро „там“ во всём разберутся… И вот моего отца арестовали. Дали десять лет без права переписки. Ошибка!.. Боль выжигала меня изнутри, боль души… Чёрная пустота… Мать слегла, долго не могла оправиться. Севка меня каждый день звал к себе обедать… Ну и хоккей, конечно… Там, на спорте, всё как-то забывалось – несправедливости, обиды, на спорте жизнь била ключом… А в 1939-м Севку включили в состав первой заводской команды. Меня тоже взяли. Это уже был настоящий, большой хоккей. Мы встречались в официальных матчах с самыми лучшими, самыми сильными командами Ленинграда: „Динамо“, „Красная заря“, с командой Кировского завода и другими…»