Станислав Далецкий - Царь всея Руси

В царской библиотеке тоже много грамот и записей из прошлых лет хранится и с этими свитками можно знакомится по разрешению смотрителя библиотеки вроде как для обучения мастерству в составлении грамот, указов и повелений царя, Боярской Думы и государевых мужей, что входят в ближний царский круг – взять того же Бориса Годунова: из захудалого рода, а стал боярином знатным – окольничим царя Иоанна.

И как подьячий Тимофей догадался, что есть у меня желание написать повествование про нашу жизнь нынешнюю и прежнюю, а не только чужие грамоты и указы переписывать. Однако, и предостережение подьячего о тайнописи такой книги тоже разумно: любое слово можно толковать так или иначе: поди, угадай, кому в руки может попасть такая книга и как будет принято все, что в ней записано.

Нет, пожалуй, не стоит мне затевать свои записи о нашей жизни на Руси в нынешние времена – весьма опасно такое дело в смутные лета, когда враги лезут на Русь со всех сторон – потому царь наш Иоанн, подозревая врагов в своем окружении, даже по малому делу может впасть в ярость, а уж за записи про его царствование и подавно, если ему не потрафить, лишить головы такого писаря как я, – продолжал свои размышления Степан, ступив на деревянный наплавной мост, что вел на другой берег Москва-реки, где, в Замоскворечье, стоял дом Степана.

Этот мост зимой разбирался, остатки его по весне сносили вешние воды, однако плотники отстраивали мост заново, за пару недель после ледохода, и он вновь служил до следующей весны, когда все повторялось.

Войдя в избу, Степан бросил шапку на лавку, снял сапоги и зипун и прилег на лавку, подложив шапку под голову, чтобы предаться раздумьям о своей жизни. Этим раздумьям он предавался почитай каждый вечер, если не было домашних дел. Сегодня дел таких не предвиделось, на ужин его ждал в подвале жбан молока да краюха хлеба, а завтрашний день был воскресный и Степан намеревался сходить к обедне в собор Покрова, что на Красной площади, чтобы поставить свечки за упокой души жены своей Прасковьи и детей своих: Ивана, Михаила и Дарьи, погибших безвинно в Московском пожаре, случившемся при набеге на Москву хана Крымского – Девлет-Гирея.

Храм Покрова святой Богородицы был построен по воле царя Иоанна в честь его победы над Казанским ханством, но в народе этот храм частенько называли храмом Василия Блаженного – юродивого, что обитался на Красной площади, ходил босый даже зимой, а его пророчеств опасался даже царь Иоанн, который при кончине Василия сам шел за его гробом, повелел хоронить его во Рву и возле этого места указал строить храм, который и был возведен двадцать лет назад.

Степан любил ходить в этот храм, чтобы постоять в сумеречной тишине, под каменными сводами, произнося чуть слышно свои молитвы по погибшей семье и наблюдая, как язычок пламени от поставленной им свечи, колеблется в такт его молитвенным словам и иногда тянется к нему, словно что-то хочет сказать, от имени жены Прасковьи и детей, но не может этого сделать, ибо язык пламени свечи только называется языком: на самом деле пламя безмолвно и беззвучно колеблется на укорачивающемся огарке свечи, пока эта свеча не выгорит полностью и не погаснет.

Так и человеческая жизнь: постепенно разгораясь, от детства переходит в юность, потом приходит зрелость, затем, если повезет, наступает старость и, наконец, огонь жизни выжигает из человека все жизненные силы, и наступает тьма потустороннего мира, куда по Божьей воле переселяются человеческие души после смерти – если верить богослужебным писаниям. Степан, после гибели семьи, начал сомневаться в божьем промысле, упрекая Господа, который не уберег его близких от погибели в адском пламени Московского пожара, устроенного татарами в год 7088 от сотворения мира.

– Если бы Бог был милосерден к моим детям, и слабым женам, он бы прекратил ветер, который выжег почти всю Москву и наслал бы дождь, чтобы погасить поджоги, устроенные татарами, – думал частенько Степан, – ведь смог же Господь устроить Вечный Потоп, так почему бы ему не устроить было сильный дождь, который бы прекратил пожары, избавив людей от геенны огненной. Но нет же – не пожелал Бог избавить москвитян от пожара, и потому моя вера поколебалась после гибели семьи, – размышлял Степан в сумраке церкви и торопливо крестился, отгоняя сомнения в божьем промысле, что сгубил его семью.

Вот и завтра, в воскресный день, Степан хотел посетить церковь, чтобы поразмышлять о суете бренной жизни человека, лишившегося семьи – то есть о своей жизни, а потом он намеревался пойти к молодой вдове Марии, что жила на соседней улице, одиноко, в избе мужа, который погиб год назад в Ливонии, будучи стрельцом.

Мария жила с огорода, немного шила соседкам женские платья и сарафаны, а также ходила в услужение к купеческой семье, чей дом был неподалеку. Эта вдова приглянулась Степану еще в замужестве, а сейчас прошел год с ее вдовства, и было вполне уместно предложить, по-соседски, Марии свое участие и помощь по хозяйству, не возбуждая пересудов людских.

– Надо познакомиться с Марией, помочь ей в заготовке дров на зиму: бревна ей привезли уже, и она напилила с соседкой чурбанов, а вот поколоть их на поленья и будет мужская помощь от меня, – рассуждал Степан, продолжая лежать на лавке в сонной неге, не замечая течения времени.

Однако, августовские сумерки заставили Степана прекратить свои раздумья и замыслы, и отряхнув с себя дрему, он достал жбан с молоком из подпола, отрезал ломоть хлеба от краюхи, повечерничал молоком с хлебом и улегшись на лежанку, что устроил себе в углу избы, мирно заснул в ожидании завтрашнего утра, памятуя, что утро вечера мудренее и завтрашний день покажет: сбудутся ли его замыслы и надежды, главной из которых была надежда завести знакомство с Марией.

Проснулся Степан чуть свет от истошного крика петухов, горланивших навстречу рассвету из всех окрестных дворов.

– Вот же вредная птица, – подумал Степан, – кричит что есть мочи, лишь небо чуть засветится на востоке, не давая людям подремать в воскресное утро. И то сказать, как может глупый петух знать, что сегодня воскресенье, потому и орут петухи, как и в любой другой день. И что интересно: дело к осени близится, день заметно укоротился, и петухи стали кричать попозже, чем в разгар лета, словно знают время рассвета. Вот бы людям так знать, заранее, каким будет день грядущий, чтобы уберечься от напастей и не прозевать радостей! Как бы это славно было знать о грядущем наперед!

Но о том ведает лишь Господь, а нам грешным людям следует достойно исполнять Божью волю, помолившись утром о ниспослании благодати, а вечером поблагодарить Господа за прожитый день, если он был благополучным или смиренно воспринять напасти – если они днем этим случились. Впрочем, хватит мне бока отлеживать, пора вставать после криков петухов и сегодня же постучать в калитку двора Марьи-вдовы, чтобы затеять знакомство не по-соседски, а по-мужски, и скажу Марье, что хочу ей помочь поколоть дрова, ибо не женское это дело махать топором.