Владимир Сутырин - О том, что остается за кадром

– Ленинград держится, борется, живет и ждет нас, – говорил я своим однополчанам. – Ждет подвига гвардейцев в боях при прорыве блокады».

Вот так непосредственно на переднем крае вели свою воспитательную работу политорганы Красной Армии.

Вернемся к положению на Северо-Западном направлении в конце 1941 – начале 1942 гг.

Если успешное в целом наступление наших войск с востока позволило освободить железнодорожную линию Тихвин – Волхов и наладить многоступенчатое снабжение Ленинграда: по «железке» – ледовой «Дороге жизни» – снова по «железке», то действия 54-й армии с севера в направлении железнодорожного участка Мга – Кириши встретили упорное сопротивление врага. К началу января 1942 г., наступая, наши продвинулись едва на 4 – 5 км, но закрепиться не смогли, и были оттеснены немцами на исходные рубежи.

В помощь 3-й гвардейской дивизии и другим частям, застрявшим в снегах на подступах к немецкой обороне, из Ленинграда была переброшена 11 стрелковая дивизия, в политотдел которой в декабре 1941 г старшим инструктором по организации партийной работы был назначен мой отец. Прибыв на берег Ладоги, они по озерному льду перешли с западного берега на южный и сосредоточились в районе станции Войбокало. Впереди было Погостье…

Генерал И. И. Федюнинский, командовавший 54-й армией, спустя годы вспоминал:

«Каждому участнику войны знакома не только радость побед, но и горечь неудач. Каждый, вспоминая прожитое, может сказать, когда ему было всего труднее. Такое не забывается. И вот если бы мне задали подобный вопрос, я бы без колебаний ответил:

– Труднее всего мне было под Погостьем зимой тысяча девятьсот сорок второго года…»

Само слово Погостье вряд ли у кого вызовет радость, тем более не вызывало у тех, кому предстояло штурмовать опорные пункты немцев на самой станции и в одноименном поселке… Хотя первоначально этим словом в достопамятные времена называлось место – стан, где располагались прибывшие «гости» – купцы со своим товаром, разбивавшие временный рынок для натурального обмена или торговли за деньги. Также на погосте останавливалась и княжеская дружина, собиравшая с местных жителей дань (налог). Полагаю, это уже потом как бы в шутку – метафорически – погостом стали называть вечный стан: кладбище. И вот этот, последний смысл слова в декабре – января 1941 г. оказался самым точным…

В. Станцев:

«Так что же это за станция Погостье?.. Это даже не станция, а точнее сказать, полустанок. Лежит он почти посередине между Киришами и Мгой, то есть имеет большое тактическое значение. Со взятием Погостья прерывалось железнодорожное сообщение противника со своими тылами в этом и других районах.

Перед станцией – довольно обширная поляна, занесенная снегом. Под снегом – убитые, на каждом шагу. Наши части наступали здесь еще поздней осенью, но из этого ничего не получилось – только потеряли людей. Еще тогда бойцы прозвали эту поляну «долиной смерти». Таковой она стала потом и для 3-й гвардейской.

Немцы прочно закрепились здесь. И не мудрено. Высокая насыпь достигала пяти-восьми метров, ширина итого больше – до двенадцати. На заминированных подступах к станции – проволочные заграждения в два кола, блиндажи, перекрытые несколькими слоями рельсов – не брали и тяжелые снаряды. В самой насыпи – дзоты через каждые 20 – 25метров, с огнеметами и пулеметами, между ними еще пулеметные точки, несколько в тылу – артиллерийские и минометные батареи, а еще дальше – десятки «скрипунов», которые при стрельбе бьют не по цели, а по обширной площади. А в ясную погоду (не любили бойцы эту «ясную» погоду) – пикировщики. Наших самолетов почти не было: ни бомбардировщиков, ни истребителей. Танки были, с десяток, но что проку. Преодолеть насыпи они не могли: крутизна… Вот и наступай тут! Опять ставка на пехоту. А, точнее, на потери: если бросить в атаку побольше людей, кто-нибудь доберется до насыпи… Такова жестокая логика войны: станцию надо непременно взять, любой ценой, иного выхода нет…

И вот пришла ночь на 6-е января 1942-го… Кому она не памятна? Только погибшим…

Бойцы после короткой артподготовки поднялись в атаку. Немцы превратили ночь в день. Над поляной повисли сотни осветительных ракет. Пулеметные очереди, снаряды и мины без труда смяли наступательную цепь. Вторую постигла та же участь. Но приказ есть приказ: взять!!! У комдива и военкома чуть ли не слезы на глазах: видят, что не взять, зря люди гибнут…

Собрав остатки в третью цепь и возглавив ее, старший лейтенант Федор Синявин сделал еще одну попытку пробиться к насыпи. И были уже близко к ней бойцы, но цепь обессилила – почти все полегли. С ними и Федор Синявин…»

В. Бешанов, автор, живущий в Белоруссии, – из тех же радетелей «черной» правды о войне, что и упоминавшийся выше Н. Никулин (написавший, кстати, хвалебное предисловие к бешановской книжке «Ленинградская оборона»), приводит воспоминания немецкого солдата, воевавшего под Погостьем:

«Едва забрезжил рассвет, толпой атаковали красноармейцы. Они повторяли атаки до 8 раз в день. Первая волна была вооружена, вторая часто безоружна, но мало кто достигал насыпи. 27-го красноармейцы четырнадцать раз атаковали нашу позицию, но не достигли ее. К концу дня многие из нас были убиты, многие ранены, а боеприпасы исчерпаны. Мы слышали во тьме отчаянные призывы раненых красноармейцев, которые звали санитаров. Крики продолжались до утра, когда они умирали».

От себя Бешанов добавляет: «Многие немецкие пулеметчики от таких впечатлений тронулись умом»…

Какая слабая психика у этих фашистов! Тронулись умом от жалости к врагу?.. Не больно верится, как и в то, что «многие из нас были убиты, многие ранены» – это чем же, если русские бежали на них безоружными? Что-то не стыкуется у этого воспоминателя Хендрика Виерса, который через много лет хочет выглядеть не убийцей, а скорее жертвой. А вот то, что санитары не могли подобраться к раненным, поскольку Хендрик и его «камрады» стреляли и по тем, у кого на сумках был красный крест, скорее, правда. Потому и «боеприпасы исчерпаны».

Единомышленник Бешанова Н. Никулин добавляет перца в изображение давних событий в районе Погостья:

«…Большинство солдат, прежде всего пехотинцы, ночевали прямо в снегу. Костер не всегда можно было зажечь из-за авиации, и множество людей обмораживали носы, пальцы на руках и ногах, а иногда замерзали совсем. Солдаты имели страшный вид: почерневшие, с красными воспаленными глазами, в прожженных шинелях и валенках. Особенно трудно было уберечь от мороза раненых. Их обычно волокли по снегу на специальных легких деревянных лодочках, а для сохранения тепла обкладывали химическими грелками…

Тяжкой была судьба тяжелораненых. Чаще всего их вообще невозможно было вытянуть из-под обстрела. Но и для тех, кого вынесли с нейтральной полосы, страдания не кончались. Путь до санчасти был долог, а до госпиталя измерялся многими часами. Достигнув госпитальных палаток, нужно было ждать, так как врачи, несмотря на самоотверженную, круглосуточную работу в течение долгих недель, не успевали обработать всех. Длинная очередь окровавленных носилок со стонущими, мечущимися в лихорадке или застывшими в шоке людьми ждала их. Раненные в живот не выдерживали такого ожидания…»