Андрей Амальрик - Распутин

Полиция следила за гвардией, а гвардия обращалась за помощью к полиции: весной 1914 года Николай Николаевич попросил Белецкого, уже снятого с поста директора департамента, но сохранившего у себя копии агентурных сводок, дать ему «сведения о порочных наклонностях Распутина». Николай Николаевич говорил с царем, но положения Распутина это не поколебало. Скорее это поколебало положение Николая Николаевича, так как Распутин не упускал случая предупредить царя и царицу о его властолюбии. «Гр[игорий] ревниво любит тебя, — писала царица мужу в сентябре 1914 года, — и для него невыносимо, чтобы Н[иколай Николаевич] играл какую-либо роль».

К середине 1914 — рокового для России и для Европы — года заговор Богдановича и Думбадзе кончился ничем, заговор Труфанова и Гусевой приближался к развязке, а «заговор аристократии» еще только зарождался. За последние два года к Распутину не удавалось привлечь много внимания. Государственная жизнь шла скорее спокойно, революционный вихрь опал, крайне правые раскололись на враждующие друг с другом мелкие группки, преобразовательные программы легли в долгий ящик, либерализация продолжалась — но это был скорее процесс медленного развинчивания, чем сознательных преобразований. Во главе правительства стоял Коковцов, осторожный и не желавший никого раздражать бюрократ, и «жизнь в стране и столице переворачивалась как медведь с боку на бок, ожидая и страшась надвигавшихся событий».

Пока что только два события вызвали напряжение: весной 1912 года расстрел рабочих на Ленских золотых приисках, сопровожденный словами министра внутренних дел Макарова в Думе: «Так былой так будет впредь», осенью 1913-го суд в Киеве над Менделем Бейлисом, арестованным два года назад по обвинению в «ритуальном убийстве» русского мальчика. Ход делу был дан на гребне столыпинской политики «русского национализма», курировалось оно министрами юстиции И. Г. Щегловитовым и внутренних дел Н. А. Маклаковым. Правые во что бы то ни стало хотели доказать употребление евреями христианской крови — но дело настолько было шито белыми нитками, что даже один из лидеров националистов, Василий Шульгин, упрекал недавних единомышленников: «Вы сами совершаете человеческие жертвоприношения. Вы отнеслись к Бейлису как к кролику, которого кладут на вивисекционный стол».

Шульгин вспоминает, как одиноко и тяжело чувствовал он себя в это время — и вдруг вечером в его кабинете появился незнакомец, с давящим взглядом, и сказал, что он тоже знает, что важно узнать, кто же это сделал. Помедлив, незнакомец ответил:

— Есть такой человек.

— Какой человек?

— Такой человек, что все знает… И это знает… — и, понизив голос, сказал таинственно: — Григорий Ефимович…

Шульгин не стал обращаться к Распутину, между тем отношение того к инсценировке «дела Бейлиса» было отрицательным. Через три года, увидев в списке правых членов Государственного Совета Г. Г. Чаплинского, прокурора на процессе, он с отвращением сказал: «На этом кровь». Набранный из мужиков, суд присяжных Бейлиса оправдал.

Переваливание России «с боку на бок» не могло надолго устроить ни левых, ни правых, в том числе самого царя. Замысел тандема осторожного и опытного Коковцова с напористым, но малоопытным Хвостовым-младшим натолкнулся на сопротивление Коковцова и, что более важно, Распутина. Царь, после навязывавшего ему свою волю премьера удовлетворившись на время человеком более покладистым, уже через год стал думать о замене Коковцова и в октябре 1912 года предложил ему пост посла в Берлине. Это было связано с решением царя назначить министром внутренних дел Н. А. Маклакова, против чего возражал Коковцов, но он предпочел примириться с его назначением и остаться председателем.

Однако в Совете министров он стал натыкаться на сильную оппозицию «правых» — Н. А. Маклакова, В. А. Сухомлинова, С. В. Рухлова, И. Г. Щегловитова и Л. А. Кассао, считавших, что он «заигрывает с Думой». «Умеренные» — С. Д. Сазонов, И. К. Григорович, П. А. Харитонов и С. И. Тимашев — поддерживали его, но скорее вяло, при весьма неопределенной позиции А. В. Кривошеина. Министра земледелия Кривошеина царь как будто и намечал в преемники Коковцову, но тот хотел выждать развития событий, считая, что при непосредственных отношениях царя с министрами у председателя нет реальной власти, но только ответственность.

Сам Коковцов считает, что его смещения добивались прямо между собой не связанные, но равно против него настроенные — царица, «правые министры» и князь Мещерский с графом Витте. Оба они — один в еженедельнике «Гражданин», а другой в Государственном Совете — повели кампанию трезвости, обвиняя Коковцова в злоупотреблении водочной монополией и «спаивании народа». Витте, указывая, что доход от продажи водки в три раза превышает общие расходы на народное просвещение, предлагал уменьшить продажу алкоголя, компенсируя это увеличением прямых налогов.

С нападками на Коковцова он выступал еще в начале 1913 года, но особенно резко в январе 1914-го. Коковцов уговорил председателя Государственного Совета М. Г. Акимова вместе пожаловаться на Витте царю, тот, как всегда, слушал любезно и безразлично, а на обратном пути из Царского Села Акимов неожиданно спросил Коковцова, слышал ли тот, что вся эта кампания трезвости ведется Витте и Мещерским потому, «что на эту тему постоянно твердит в Царском Селе Распутин».

Распутин, действительно, говорил царю, что «нехорошо спаивать народ», — и это отвечало искреннему желанию царя ограничить народное пьянство, особенно после того, как во время путешествия на Волгу в мае 1913 года он увидел нищету русских деревень. От Распутина, да и от многих других Витте мог знать о настроении царя — и смело разыгрывать эту картину против Коковцова. Распутин же не простил тому отзыва царю, хотя Коковцов Распутина и не преследовал, ограничившись полицейской слежкой. Есть все же известный парадокс в том, что «кампанию трезвости» повели Витте и Распутин — «винную монополию» начал вводить сам Витте в 1895 году, Распутин же, добившись запрещения продажи спиртного, сам начал пить, и притом так, что вошел в историю с репутацией пьяницы.

24 января 1914 года, избегая сообщить ему лично, царь известил Коковцова собственноручным письмом, что «государственная необходимость заставляет меня высказать Вам, что мне нужно с Вами расстаться». Едва ли, однако, народная трезвость была единственной или главной причиной отставки Коковцова. Другой причиной было недовольство его финансовой политикой, стремлением во что бы то ни стало иметь сбалансированный бюджет и большие золотые накопления. Возобладал взгляд А. В. Кривошеина, который считал излишний золотой запас мертвым грузом и отстаивал широкие капиталовложения в промышленность и сельское хозяйство.