Василий Игнатьев - «DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть III. Пермская духовная семинария начала XX века

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 725. Л. 32-33 об.

А. Н. 235был в нашей семинарии преподавателем философии, а мы его коротко называли: «философ». Из всех предметов, изучавшихся в семинарии, мы больше всего гордились философией, и гордились совершенно законно, особенно перед гимназистами. Если бы, например, кому-либо пришло в голову устроить диспут между гимназистом и семинаристом на тему: кто из них сильнее в общеобразовательных науках, то в области математики, литературы, истории сильнее бы оказался гимназист, но стоило бы семинаристу задать своему сопернику такой вопрос: скажем – «что такое объективация воли», как он был бы «повержен в прах», «положен на обе лопатки». Как же после этого не гордиться семинаристу изучением философии?

Но если изучение философии было предметом гордости для семинариста, то не меньшим предметом гордости для преподавателей семинарии и всей семинарии in corpore 236являлся и преподаватель философии – А. Н. Выражаясь образно, можно сказать: в созвездии всех учителей семинарии А. Н. был звездой первой величины, по д[ост]оинству persona grata. 237В самом деле, в тех случаях, когда нужно было представительствовать от учителей в какой-либо торжественный момент, отстаивать честь коллектива, то кто выдвигался на авансцену? – А. Н! Это был, выражаясь на языке шахматистов – «ход конём», а на языке картёжников: «Ход с козырного туза». Так, в 1902 г., в престольный праздник семинарии – день памяти Иоанну Богослову, после обедни в актовом зале семинарии на торжественном собрании нужно было произнести речь, приличествующую торжественному моменту и свидетельствующую о высоком уровне науки в семинарии, то это было поручено никому другому, а именно – А. Н. И вот семинарский хор торжественно пропел концерт – «Воспойте Господеви песнь нову», а А. Н. в присутствии губернатора и других высокопоставленных лиц города, архиерея, ректора семинарии и всех учителей выступил с речью о греческой философии. В речи были названы философы: Фалес, Анаксимен, Анаксимандр, Демокрит, Гераклит, божественный Платон и великий Аристотель. 238В особенности лектор остановился на Платоне. Впоследствии семинаристы подмечали у А. Н. особенную симпатию к Платону, и поэтому поводу даже было пущено крылатое выражение в адрес А. Н.: «Без Платона ни на шаг!»

В 1904 г. Павел Николаевич Серебренников в краеведческом музее, им созданном, решил организовать цикл лекций для широкого круга посетителей музея на самые разнообразные темы по вопросам культуры, литературы и т. д. И снова А. Н. было предложено выступить с лекцией по философии. Он опять читал лекцию о греческой философии – в том же плане, как и на торжественном собрании, однако выступление его было подвергнуто критике в зале, после окончания лекции, а через день в «Пермских ведомостях» появилась заметка под заглавием: «В пятнадцать минут вокруг света», где лекция была едко раскритикована. 239

У А. Н. были некоторые особенности, даже странности. Так, часто у него была непоправной причёска: небрежность, или не небрежность, но, во всяком случае, недостаточное внимание к своему наружному виду. Нельзя было понять: толи у него «ерошка», толи «косой вид», а вернее всего движение от первой ко второму. Также у него была иногда рассеянность: то он придёт на занятия без галстука, то вызовет к ответу «госпожу Горячих», перепутавши семинарию с женской гимназией, где он тоже занимался. В этих случаях поднимался «гомерический» хохот, однако он не носил характера насмешки, а больше походил на выражение благодушия, шутки.

У семинаристов было даже найдено объяснение такой особенности А. Н., а именно, что он, как философ, привык вращаться в области идей, в «областях заочных», и потому, спускаясь на землю, не мог сразу на ней ориентироваться. Мы считали даже, что рассеянность А. Н. есть именно признак его философского склада, что она, выражаясь на философском же языке, так сказать, имманентна ему, т. е. складу.

А. Н., когда шёл, то взгляд его направлен был в одну точку. В этом случае шутники из нас говорили: «он видит философскую точку». Он ходил, ссутулившись, а говорил несколько приглушённым голосом, как-бы усталым. И это мы объясняли так: «Это его сгибает множество идей, тяжесть науки, которая легла на его плечи». Даже то, что у него была привычка держать в руках в раскинутом виде очки, а при чтении лекции то снимать их, то надевать – и это тоже мы относили к его философской индивидуальности. А. Н. был добр. Жалкий вид у него был в тех случаях, когда и нужно бы дать место желчи, а он не может. Вот, например, ученик не выучил урок и нужно его пожурить, а А. Н. не может: он нервничает… и смолчит.

А. Н. понимал, что философия даётся семинаристам тяжело, а поэтому в учебнике «История философии» Страхова он делал сокращения: строчку или две, а то и отдельные слова. Раз был такой случай: вдруг в вечерние часы он заходит к нам в класс, возбуждённый, расстроенный и заявляет: «я забыл там вычеркнуть три слова; пожалуйста, вычеркните!»

Чистым мучением для А. Н. было чтение наших домашних сочинений по философии. Среди нас находились такие самонадеянные люди, которые думали, что они уже всё уразумели по философии, что они уже могут любой философский вопрос осветить «без Страхова», самостоятельно, «на чистую совесть», и писали несусветную чушь. И вот А. Н. приносил в класс сочинение, всё подчёркивал красным карандашом, укоризненно разбирал его и с отметкой «три с двумя минусами» отдавал автору. Сам А. Н. нам не давал каких-нибудь прямых указаний, как нужно писать сочинения, но по отметкам за сочинения мы открыли некоторый секрет «писания»: сочинения, близкие к «Страхову» имели оценки выше. У А. Н. была своя концепция при оценке сочинения. Он рассуждал так: автор много думал и додумался до того, как сказано у «Страхова». Позднее нам стало понятно, что у А. Н. был вполне реалистический взгляд на такой метод составления сочинения: что можно было требовать от людей, которые по существу ничего не понимали в философии, кроме «Страхова».

Философские предметы по классам распределялись так: в третьем классе – логика и психология – пропедевтический курс, в четвёртом классе философия – точнее история философии – основной курс. Если рассматривать положение этих дисциплин в ряду других, то ещё со времени Киево-Могилянской коллегии они занимали центральное место в триаде: риторика, философия, богословие. Логику мы изучали по учебнику Светилина, а психологию – по учебнику Челпанова. 240При изучении всех философских дисциплин мы особенно большое удовольствие испытывали, когда встречались со своими старинными друзьями: «грекой» (греческий язык) и латынью.

В логике нашли: «Tertium non datur» 241, «Contradictio in adjecto» 242, perceptio 243, apperception 244, sillogismus 245et cetera. В психологии: temperamentum 246, sanguis (сангвиник), chole (холерик), melanchole (меланхолик), и rhegma (флегматик), mnemone (мнемоника) et cetera. В философии: […] 247, «cogito ergo sum» 248, «Deus sive natura» 249, «thesis» 250, «antithesis» 251, «synthesis» 252et cetera. Знание классических языков нам много помогало, но трудностей было много, потому что наглядных пособий и вообще пособий, кроме учебников, не было. В последствии, когда в гимназиях был введен курс так называемой «философской пропедевтики», то в распоряжении преподавателя были такие, хотя и элементарные пособия, как эстезиометры, тахистоскоп, разные таблицы, например, для испытания памяти, творческой фантазии и т. д. У нас же ничего не было: всё было основано на речи А. Н., которая, сколько бы она не была выразительной, всё-таки не могла заменить наглядные пособия.