Валентин Сидак - Кукловоды и марионетки. Воспоминания помощника председателя КГБ Крючкова

В этой ситуации понятно стремление председателя КГБ донести до депутатов информацию об истинном положении в стране. Оно и составляло суть выступления Владимира Александровича. Кстати, Крючков долго корил себя за то, что не добился тогда его официальной публикации. Инициатива сделать то заседание закрытым исходила совсем не от выступавших.

– Вы упомянули экономические диверсии. В чем реально они проявлялись?

– Прежде всего в создании дефицита товаров повседневного потребления. В том числе по той номенклатуре товаров, по которой он ну никак не мог быть. Все помнят дефицит стиральных порошков. Действительно, в тот период шло переоснащение химпредприятий, государством было закуплено много нового оборудования. Но вся потребность в порошке была с запасом перекрыта. И отечественной продукцией, и импортом. Когда потом мы начали проверять, обнаружились заторы на оптовых базах, на крупных складах. Сбои списывали на нераспорядительность чиновников, но ясно, что присутствовал и корыстный интерес. Теневая экономика уже набрала силу.

Второй пример экономической диверсии приводил в выступлении 17 июня B. C. Павлов. По линии КГБ и из других источников были получены достоверные сведения, что против государства разрабатывались широкомасштабные финансовые аферы. Одна из них широко известна – так называемое «дело Фильшина». Угроза валютно-финансовой провокации была очень серьезной. И КГБ, и Госбанк, и другие ведомства заметили, что из оборота вымываются самые крупные купюры. Случись одномоментное предъявление их – напомню, банкноты были обеспечены золотом, а казначейские билеты – всем достоянием государства, – это могло создать очень серьезный кризис.

– Вернемся к выступлению Крючкова. Оно привлекло внимание не только постановкой серьезных проблем, но и деталями.

– Это выступление вспоминают прежде всего из-за того, что в нем было запущено в оборот словосочетание «агенты влияния». Здесь есть интересная предыстория. Ведь, говоря об агентах влияния, Крючков процитировал реальный документ, который за подписью Андропова пошел в свое время в ЦК КПСС. А в основе того, что было направлено в Центральный Комитет, лежал другой подлинный документ, добытый нашей разведкой. Внимание он привлек к себе тем, что был получен по каналам внешней контрразведки, которую возглавлял небезызвестный Калугин. На нем была его виза. Дело в том, что к этому времени Калугин уже был в поле зрения служб безопасности, для чего были очень веские причины.

Найденный среди записок Службы внешней контрразведки документ привлек внимание необычностью и был показан председателю. Тот дал указание выяснить, не нанесет ли ущерба его обнародование оперативным, политическим и иным интересам. После проверки оказалось, что источнику информации уже ничего не грозит, и Крючков решил процитировать его депутатам. Конечно, это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Те, кто с тревогой воспринимал ситуацию в стране, увидели серьезное подтверждение своего беспокойства, а наши оппоненты попытались представить дело так, будто началась очередная охота за ведьмами.

– Шуму наделало и то, что этот документ воспринимался как проецирование на конкретных широко известных людей.

– В самом документе имен нет. Он примечателен тем, что представлял собой инструкцию, как и среди кого формировать агентов влияния и какая роль им отводится в советском обществе.

– Валентин Антонович, чем вы объясняете, что пространством для крика души силовиков стал Верховный Совет СССР?

– Это была высшая государственная власть. Руководство КГБ уделяло работе с депутатами очень большое внимание. Это были уважительные беседы, объективное разъяснение ситуации, знакомство в допустимых пределах с документами, которые у нас были. Ни одно обращение депутата в Комитет независимо от повода и содержания не оставалось без внимания.

– Можно ли связывать выступление четырех руководителей государства с их стремлением спасать ситуацию в стране с помощью чрезвычайного положения?

– 17 июня никакого разговора на эту тему с депутатами не велось. Внутри же КГБ разговоры о необходимости чрезвычайного положения начались в декабре 1990 года. Частично они были реализованы: чрезвычайное положение было введено, например, в Цхинвали. Но никаких намерений нарушать Конституцию ни у руководства Комитета, ни в других силовых ведомствах не было. Выступления Павлова и министров в Верховном Совете 17 июня были взвешенными и конструктивными. Хотя правые силы уже тогда стремились обвинить их в нагнетании обстановки и навязывании чрезвычайщины. Чаще всех тогда обвиняли Павлова, предлагавшего конкретные меры по улучшению оперативного управления страной, в том числе возвращение правительству права законодательной инициативы и т. п.

Ни одного концептуального вопроса правительство, став в декабре 1990 года Кабинетом министров при президенте, без Горбачева не могло принять. А Горбачев бездействовал. Или делал шаги, не совместимые с государственными интересами. Чего стоит только его беседа с госсекретарем США Бейкером! Если бы она была опубликована, сразу бы стало ясно, кто сдавал страну и какой циничный торг при этом шел.

– Можно ли рассматривать итоги закрытого заседания как поражение тех политиков, которые были озабочены сохранением СССР и социалистической системы?

– Считаю, что немалая доля вины во всей трагедии страны лежит и на депутатах. Напомню, что руководство Верховного Совета, в частности Лаптев, не хотело давать на заседании слова главе правительства и ведущим министрам. Потом не хотели предоставлять им возможности ответить на вопросы.

Горбачев в тот день вел себя безобразно. Сначала он демонстративно не явился на ту часть заседания, на которой выступал премьер и министры. Хотя многие депутаты требовали его присутствия. Потом, придя в зал заседаний, он отговаривался, будто бы поручил Павлову это выступление. Тем не менее, как я знаю со слов Крючкова, он был очень недоволен всеми выступлениями. Он и на заседании открыто начал обвинять – сумбурно, с эмоциями, бессвязно, срываясь на крик, – депутатскую группу «Союз», последовательно выступавшую за сохранение СССР, в том, что она якобы дестабилизирует обстановку. Обвинения этих настоящих патриотов были абсолютно несправедливыми. Они наиболее последовательно стремились реализовать народную волю, выраженную на референдуме 17 марта 1991 года. Если бы все депутаты так себя вели…

Многие депутаты больше интересовались не судьбой страны, а собственной судьбой после подписания Союзного договора. Кстати, его текст в основных чертах ко времени того закрытого заседания депутатам уже был известен. Августовские дополнения к нему мало что меняли, по сути.