Шарль Диль - Византийские портреты

В эту критическую минуту Феодора действительно спасла положение благодаря своему вмешательству, своей энергии и решимости, и она же, по выражению Пселла, "низвергла тиранию". Поэтому Зое пришлось разделить с сестрой плоды победы. Несомненно, она всякого другого предпочла бы этой ненавистной соправительнице, она скорее согласилась бы, говорит прямо Пселл, видеть рядом с собой на троне конюха, чем делиться им с Феодорой; вот {177} почему она с таким же рвением спасала Михаила V, с каким партия ее соперницы старалась его погубить. Но у Зои не было выбора. Сенат, народ были за ее сестру. Она уступила. Она помирилась с Феодорой, заключила ее в объятия, предложила ей половину власти и с большой торжественностью послала за ней в Святую Софию, чтобы водворить ее в Священном дворце. Феодора, по-прежнему скромная, согласилась принять власть с одним условием: чтобы первое место оставалось за старшей сестрой, и тогда произошла странная вещь, какой никогда еще не видала Византия: гинекей стал официальным государственным центром, империей правили две старые женщины. И что еще замечательнее: эти две старые женщины сумели заставить себя слушаться.

Между тем редко две близкие родственницы были как нравственно, так и физически до такой степени мало похожи друг на друга, как эти две сестры. Насколько Зоя была красива, хорошо сложена, изящна, настолько Феодора, хотя на несколько лет моложе ее, обижена была в этом отношении природой: она была дурна собой, и на слишком длинном теле слишком маленькая голова поражала отсутствием симметрии. Насколько Зоя была жива, вспыльчива, легкомысленна, настолько Феодора положительна, спокойна, медлительна, когда надлежало принять какое-нибудь решение. Зоя бросала деньги направо и налево, нерасчетливая, расточительная, безумно щедрая. Феодора умела считать: очень экономная - быть может, потому, что раньше, до того,как она стала царицей, никогда не имела в руках много денег, - она любила складывать свое богатство в объемистые ларцы; она мало тратила на себя, ничуть не любя роскоши, и еще меньше на других, не будучи совсем склонной дарить. Насколько, наконец, Зоя была пылкою и страстной, настолько Феодора была целомудренна, благопристойна, безупречна: она всегда решительно отказывалась выйти замуж. В конце концов, довольно добродушная, любезная, приветливая, сдержанная, неприметная, скромная, она, казалось, была создана на вторые роли и охотно с этим мирилась. Однако у нее было одно важное качество: она хорошо говорила и любила говорить и могла также при случае, как мы видели, проявить энергию. В общем, как и Зоя, это была женщина посредственная, без твердой воли и малопоследовательная. Но, несмотря на присущую обеим посредственность, эти две сестры были слишком различны, чтобы очень любить друг друга и жить долго в согласии.

Пселл нарисовал очень интересную картину, которую представлял в то время двор. Ежедневно, согласно этикету, обе императрицы в парадном одеянии приходили и садились рядом на царский трон; подле них занимали свои места их советники, а кругом, {178} образуя двойной круг, выстраивались стражники, меченосцы, варяги, вооруженные тяжелыми обоюдоострыми секирами, все с опущенными, из уважения к полу монархинь, глазами. И обе царицы судили, принимали посланников, решали государственные дела, и порой слышался их тихий голос, когда они отдавали приказания или отвечали на вопросы, иногда рискуя даже высказать свою личную волю. И гражданские, и военные чины одинаково повиновались этим мягким и ловким женским рукам.

Но так как, в сущности, обе были довольно неспособны, такой порядок не мог продолжаться долго. Роскошь двора - все, точно при внезапной перемене декорации, теперь соперничали друг с другом в великолепии - и безумная расточительность Зои скоро истощили казну. Раз не хватало денег, верноподданнические чувства становились слабее, и все больше и больше, все настоятельней стала чувствоваться потребность в твердой мужской руке; кроме того, такое совместное пребывание двух враждующих между собой сестер, продолжаясь долго, становилось затруднительным, и двор между ними двумя разделился на две враждебные партии. Чтобы покончить с таким положением, Зоя решила, что осталось только одно: выйти в третий раз замуж. Ей было тогда шестьдесят четыре года.

V

Приняв такое решение, - и, надо сказать, как ни странно это может показаться, что все приближенные ее в этом поддерживали, - старая императрица принялась искать себе мужа. Прежде всего она подумала о Константине Далассине, которого Константин VIII хотел некогда дать ей в мужья. Но этот важный вельможа, большой честолюбец, не раз даже заподозренный в том, что замышлял государственный переворот, не высказывал ни достаточной покладистости, ни должного почтения, приличествующих царю-супругу. Он откровенно высказался, поставил свои условия, сообщил планы больших реформ, твердые и мужественные решения. Не такого императора ждали во дворце, и этого неудобного человека отправили в его провинцию. Тогда Зоя вспомнила о своем прежнем фаворите, церемониймейстере Константине, вследствие ревности Михаила IV удаленном из Константинополя. По характеру последний вполне годился; к несчастью, как некогда Роман Аргир, он был женат, и жена его не была так покладиста, как жена Романа; она предпочла скорее отравить мужа, чем уступить его другой.

Наконец, после многих бесплодных попыток царица вспомнила об одном из своих прежних друзей, Константине Мономахе. {179} Свойственник Романа III, он лет двенадцать-тринадцать перед тем играл большую роль при дворе и своим изяществом, красотой, красноречием и уменьем забавлять монархиню так понравился Зое, что о нем и о ней очень много говорили, и первой заботой Михаила IV, когда он взошел на престол, было отправить в ссылку этого заподозренного им приближенного. Но Зоя его не забывала; она воспользовалась революцией 1042 года, сняла с него опалу и назначила на место губернатора Эллады; теперь она надумала возвысить его еще больше; и так как ее выбор был очень приятен всем ее окружавшим - весь двор, действительно был крайне заинтересован этим брачным вопросом, - она решила остановиться на нем.

Одному из камергеров августы было поручено отвезти новому фавориту императорское облачение, символ и залог его высокой доли и немедленно привезти его в Константинополь. 11 июня 1042 года он торжественно вступил в столицу при восторженных кликах толпы; затем во дворце было совершено с большой пышностью бракосочетание; и хотя патриарх не счел возможным самолично благословить этот третий брак, не одобряемый греческой церковью (Зоя, как известно, была дважды вдовой, и Константин был тоже два раза женат), византийские патриархи были вообще слишком придворных нравов и слишком тонкими политиками, чтобы долго противиться власти. "Уступая обстоятельствам, - лукаво замечает Пселл, - или, вернее, воле Божией", он после церемонии ласково облобызал новых супругов. "Был ли это вполне канонический поступок, - иронически прибавляет писатель, - или чистая лесть? Я этого не знаю". Как бы то ни было, Византия имела императора.