Герберт Дирксен - Москва, Токио, Лондон - Двадцать лет германской внешней политики

Ранцау был большой мастер создавать атмосферу, напоминавшую атмосферу королевского двора. Он очень тщательно подбирал свое окружение и заботился о том, чтобы ни одна деталь протокола не была упущена. Бели он хотел передать по-настоящему важное письмо или меморандум, он представлял документ, прекрасным почерком написанным от руки, - работа, которую выполнял один старый клерк, состоявший у него в штате. Он давал понять, хотя никогда этого не подчеркивал, что его единственным начальником был президент рейха и что, если он и посылает один экземпляр своих отчетов в МИД, то делает это исключительно из вежливости.

Ранцау очень заботился о том, чтобы не утратить связи с Берлином. И связь эта была тщательно организована, В Берлине жил его брат-близнец, придворный времен императора Вильгельма II, очень ему преданный, с усами а-ля Наполеон до подбородка, по прозвищу Пиковый валет. Лишенный блеска, присущего брату, он знал его недостатки, но любил рассуждать о его достоинствах. Он-то и выступал в качестве посла брата в Берлине, информируя графа обо всем происходящем в столице, особенно об интригах, направленных против него лично. Когда Брокдорф-Ранцау приезжал в Берлин, он останавливался в комфортабельной квартире брата на Викторияштрассе. Наличие превосходного повара давало возможность устраивать en petit comite (вечеринки в тесном кругу. - Прим. перев.), на которые собирались важные и очень интересные, но непонятно по какому принципу подобранные гости, такие, как, например, посланник Святого престола (ныне папа Пий XII) и Чичерин.

Вояжи Ранцау в Берлин были проблемой для Штреземана, МИДа и всех остальных, имевших отношение к делу. День его прибытия был известен, но день отъезда - никогда. Он настаивал на том, чтобы время отъезда до самого конца оставалось неопределенным, чтобы усилить в столице свое положение и политическое влияние, а главное - задушить в зародыше все возможные интриги, которые плелись против него. Самые сложные схемы и уловки были направлены на то, чтобы заставить графа убраться из столицы, поскольку ни у кого не хватало смелости открыто сказать ему, что официальные обязанности требуют его присутствия на посту в Москве.

Пиком его дипломатической карьеры и жизни стал Версаль и переговоры, а точнее, навязанный мир, во время заключения которого он был министром иностранных дел. Страстный патриот, очень гордый человек, Ранцау так никогда и не смог ни забыть, ни простить унижение, которое он испытал в Версале и как дворянин, и как гражданин своей страны. Он принял последствия и ушел в отставку, когда Кабинет отверг его предложение не подписывать проект договора, навязанного Германии силой. Он жил и работал лишь для того, чтобы покончить с позором Версаля.

Похоже, что Рапалльский договор предоставил ему возможность реализовать эту идею, и потому граф Ранцау согласился занять пост германского посла в Москве, предложенный ему Мальтзаном и канцлером. Полностью одобряя принципы бисмарковской политики дружбы с Россией, он создал миф о Рапалло, который нашел свое выражение в двух слоганах: "дух Рапалло" и "общая судьба двух великих, но побежденных наций". На протяжении довольно долгого времени многие люди в Германии неискренне клялись в верности этой формуле. Я убежден, что и многие русские, одним из которых был Чичерин, с одобрением воспринимали подобные лозунги, поскольку они отвечали их собственным склонностям, хотя многие превратили частое употребление этих фраз в средство для достижения своих собственных политических целей. Русские жестко и злобно упрекали Германию за каждую оговорку в германской прессе и в Reichstag, хотя сами присуждали высшие награды своего государства немецкому бандиту Максу Хольтцу или же провоцировали восстания в Саксонии и Тюрингии.

Несмотря на "дух Рапалло" и тому подобные клише, графу Ранцау приходилось вести тяжелую борьбу в защиту своей политики. Да я и сам вскоре понял, сколь тонок был в Германии лед, по которому катилась телега русско-германской дружбы, когда искал основу для сотрудничества с Россией. И чем дольше я находился в Берлине, тем сильнее становилось это впечатление.

В основании политики, приведшей к заключению Рапалльского договора, лежали чувства, распространенные как в Германии, так и в России и сводившиеся к тому, что обе страны постигла одна судьба: и та и другая потерпели поражение в войне, и союзные державы обращались с ними, как с отверженными, и обе испытывали чувства обиды и негодования, если не вражды, к своей новой соседке Польше, которую французские политики использовали для того, чтобы держать и Россию, и Германию на коротком поводке. Обе страны были убеждены, что торговля была бы делом взаимовыгодным. Общее настроение среднего немца по отношению к России можно было выразить простой фразой: если бы мы были с Россией добрыми друзьями, то это было бы хорошо для обеих наших стран, поскольку мы вместе страдаем от враждебности остального мира.

В этой фразе - вновь ожившая память и о политике Бисмарка, и о тесных родственных узах, связывавших династии Гогенцоллернов и Романовых. Особо сентиментальные вспоминали несколько апокрифические слова, якобы сказанные императором Вильгельмом I на смертном одре: "Не разрывайте связи с Россией!" Так или иначе, но подобные мысли и чувства и привели к договору Рапалло и его самой важной статье, согласно которой стороны отказывались от выплаты и требований репараций, открывая таким образом путь к свободному, ничем не скованному экономическому сотрудничеству.

Степень сердечности политической дружбы, существующей между двумя народами, всегда будет подвержена изменениям в зависимости от происходящих событий и силы давления извне. Новорожденная русско-германская дружба была тем более чувствительна к подобным колебаниям политического климата, поскольку одним из партнеров было совершенно новое и неизвестное революционное государство, а другим - государство с хрупкой и слабой структурой в результате происшедших социальных сдвигов, сокрушительного поражения в конце опустошительной войны и подконтрольного союзным державам положения. Доктрина, согласно которой отношения с Советским Союзом должны строиться строго на двусторонней основе, медленно пробивала себе дорогу: с одной стороны, поощрялись политическая дружба и экономический обмен, а с другой - шла борьба не на жизнь, а на смерть против смуты и беспорядков, направленная на то, чтобы воспрепятствовать экспорту хаоса в Германию, опираясь при этом на конструктивные силы страны, выступающие против разрушительной деятельности Советов со всей силой и энергией.

Разобраться в подобных фактах было делом трудным даже для политически мыслящих немцев и невозможным - для человека с улицы. Поэтому взаимные русско-германские отношения были подвержены резким, крутым переменам: буквально за одну ночь температура этих отношений могла упасть от теплой дружбы до холодного отвращения.