Герберт Дирксен - Москва, Токио, Лондон - Двадцать лет германской внешней политики

В Москву отправилась комиссия, возглавляемая одним из наших самых упорных переговорщиков, герром фон Кернером в качестве председателя. Возможность была соблазнительной, но чем дальше, тем больше возникало все новых трудностей. И конца им не предвиделось. К моменту моего прихода в Восточный отдел шел уже шестой месяц споров и торгов.

Русско-германские отношения должны были пройти испытание на прочность новым поворотом в наших отношениях с западными державами: на пороге стояла политика Локарно, призванная покончить с политикой Рапалло.

На пути к Локарно

После конференции в Лондоне, принявшей план Дауэса, в МИДе превалировало чувство, что необходимо что-то делать, чтобы вернуть Германию в сообщество наций. На смену диктату Версаля должны были прийти или дополнить его по-настоящему взаимные отношения. Почти невозможно сейчас определить, в чьей голове впервые возникла эта идея. Вероятно, у Гауса или Шуберта, возможно, с подачи лорда д'Абернона, изобретшего ее. Роль Штреземана здесь, скорее, ограничивалась ролью няньки, заботившейся о дитяти, нежели ролью родителя. Быстро схватывающий суть политических идей, Штреземан мгновенно осознал важность нормализации отношений Германии с внешним миром. Дальновидный и мужественный, он был готов пойти на риск тактических потерь, равно как и на риск возможной внутриполитической борьбы, с тем, чтобы достигнуть стратегической цели - возрождения Германии как великой державы.

Именно отсюда берет свое начало нота, которую в феврале 1925 года Штреземан направил правительствам Франции и Великобритании, предлагая обеспечить гарантии безопасности западных границ Германии путем заключения всеобъемлющего договора между соседними странами. Главенствующим принципом его предложения был отказ Германии от Эльзаса и Лотарингии, но при этом проблему восточных границ предполагалось оставить открытой. Однако даже с учетом этих ограничений предложение Штреземана означало огромную уступку авансом, в то время как вопрос о компенсации, под которой подразумевался вывод оккупационных армий союзников из западных районов Германии - оставался нерешенным. Лишь будучи достаточно осведомленным о накале страстей, бушевавших в Германии в отношении диктата Версальского договора и уступок территорий, считавшихся исконно немецкими, можно было оценить и понять смелость предложения Штреземана.

Сам факт существования ноты, равно как и ее содержание, держались в строгом секрете, и потому за ней должны были последовать неофициальные предварительные переговоры и дальнейшие обмены нотами. Переговоры тянулись несколько месяцев, с долгими перерывами и вновь возобновлялись по инициативе Германии. Британское правительство осознало важность вопроса и готово было сотрудничать, тогда как в Париже превалировали сомнения, подозрения и процветал юридический формализм, столь характерный для Кэ д'Орсе. К началу осени вопрос настолько прояснился, что был, наконец, согласован план конференции в Локарно. Мне нет необходимости входить в подробности данного вопроса, поскольку все обстоятельства этих переговоров ныне общеизвестны, тем более что мне была отведена, скорее, роль наблюдателя, нежели непосредственного участника.

Когда в конце февраля я занял свой новый пост в МИДе, Гауе и Шуберт посвятили меня в секрет ведущихся переговоров, а также выразили свою озабоченность относительно возможной реакции русских.

Реакция русских, которых держали в неведении начиная с момента первых контактов с западными державами и по сию пору, становилась все энергичнее. Их извечная недоверчивость выросла до невероятных размеров. Они не доверяли Штреземану, которого подозревали в прозападных настроениях. Но независимо от личных разногласий их врожденную подозрительность возбуждал сам факт переговоров между Германией и западными державами, тем более, что начались они по германской инициативе, а не под давлением союзников. И в основе этой инициативы лежало не что иное, как намерение германского правительства отказаться от продолжения политики Рапалло и повернуться лицом на Запад.

Более уместным и лучше обоснованным было беспокойство русских в отношении другой проблемы: они предчувствовали, что переговоры между Германией и западным союзным альянсом закончатся тем, что так или иначе, но Германия станет членом Лиги Наций, что порождало для русских проблему первостепенной важности, а именно: проблему, вытекающую из статьи 16 Договора Лиги, согласно которой на членов Лиги накладывалось обязательство присоединяться к санкциям, которые могли быть введены против непокорных членов Лиги или не в меру агрессивного нечлена. В крайнем случае, членам Лиги придется допускать проход воинских контингентов, осуществляющих санкции, через свои территории. Здесь-то и оживали вновь кошмарные видения нового нападения на защитника пролетариата, постоянно преследовавшие русских. Если такое нападение было бы задумано и исполнено, Германия была бы вынуждена волей-неволей принять в нем участие или, по крайней мере, не препятствовать проходу сил, действующих от имени Лиги Наций, через свою территорию. Этот leitmotiv оставался неизменным на протяжении нескольких месяцев и звучал со все возрастающей силой и в самых разных вариациях.

Торжественные отречения даже от каких-либо намеков на желание отойти от духа Рапалло, высказываемые и повторяемые всеми министрами и официальными лицами, близкими к германскому Кабинету, продемонстрировали свою полную неэффективность в попытках успокоить тревогу русских. Напрасно разъяснялось, что Германия, в конце концов, не может и не будет оставаться изгоем Европы, что рано или поздно она должна попытаться найти modus vivendi с Западом, учитывая свое географическое положение в центре Европы, но что это ни в коем случае не будет означать, что Германия непременно однозначно встанет на чью-то сторону; что все вопросы, касающиеся проблем Восточной Европы, остаются открытыми и должны будут решаться лишь в согласии с Советским Союзом. Камень преткновения - статья 16 - возник на более поздних стадиях этих бесед с русскими, поскольку связь между договором, готовым к подписанию в Локарно, и членством в Лиге Наций была условием, поставленным западными державами.

Первые беседы с русскими убедили нас в том, что Советскому Союзу следовало бы предложить некий политический эквивалент Локарнскому договору с тем, чтобы восстановить равновесие между Востоком и Западом. Идея выродилась в проект, завершившийся подписанием политического договора, в котором вновь провозглашались неизменными дружественные отношения двух держав, и Кремль получал своего рода гарантии против потенциальной опасности, проистекающей из статьи 16. Одним словом, Рапалльский договор следовало омолодить, и это направление мысли привело к подписанию так называемого Берлинского договора.