Андрей Павлов - Запасная столица

Закипал чайник. Он был сделан из какой-то авиационной детали с веселым свистком – сигнальщиком. А вот и стук в дверь! Мы опрометью бросались навстречу матери.

– Мам, мы есть хотим!

– Сейчас, сейчас. Я только обогреюсь немного. Какие вы молодцы – истопили. Что бы я без вас делала? И чай уже готов? Совсем хорошо!

А я или Василий уже ставили на печку сковородку и открывали материну сумку: что-то она привезла? И – привезла ли?

Я ходил в шестой класс. Каждое утро идти из лесу к шоссе приходилось мимо глухих лагерных ворот – зоркий глаз охранника провожал парнишку. Ни разу не встречалось мне, как выводили заключенных на работу. Должно быть, это происходило в более ранний час. Только что снег был заметно истоптан множеством ног. Видел я другое.

В зиму 42-го и 43-го годов, почти каждый день, когда я шел мимо ворот в школу, вывозили из лагеря покойников. Заиндевевшая лошаденка, запряженная в розвальни, и на санях пять, семь гробов из горбыля, увязанных мерзлой веревкой. Расконвоированный заключенный в ватных штанах и телогрейке топчется с вожжами, пока охранник, тыча пальцем, пересчитывает гробы.

– Все сходится, трогай!

Где хоронили несчастных, я не знаю. Сейчас, поди, никаких следов не найти: памятников им не ставили.

Почему я тогда – ведь уже тринадцатилетний мужичишка – не осознавал ужаса человеческой трагедии, изо дня в день, рядом со мной – всего-то двадцать метров до колючей проволоки – происходившей в лагере? Не могу объяснить. Приводились в действие какие-то неведомые, защитного назначения, нервные центры или хотя бы волокна, оберегая душу мальчишки? Не знаю.

Хорошо до четкости помнится иное. Раз в месяц, примерно, мать собирала детей в баню. Вечером, с пропуском, мы проходили под лязг засова внутрь лагеря. Ни единой души навстречу. Ни огонька. Черные глухие бараки.

Я, старший, никогда не спрашивал мать о ее взаимоотношениях с заключенными. Судя по некоторым приметам, они уважали доктора. Когда мы вчетвером, уже нагишом, входили в банный жар, глаз поражал блеск выскобленных полок и скамей. Не дольше часа мы, поди, мылись-то. Но за это время наше бельишко уже было выстирано, прожарено и выглажено! Неимоверно! Но – было, не ошибаюсь.

Мать одаривала банщиков моршанской махоркой, всего-навсего пачкой. Они были счастливы, если счастье возможно в лагере. И запомнил я, может статься, – главное. Вот что врезалось навсегда: это выражение глаз банщиков, мужиков годов уже под пятьдесят, когда глядели они на румяных после банного пара ребятишек. Сколько совершенно необъемного светилось в глазах: нежность, печаль, радость, легкость и тяжесть собственных воспоминаний о своих детях и внуках, безнадежность и надежда…

И опять не берусь объяснить толком: почему же именно это я прекрасно осознавал тогда, всего в тринадцать?

У всех нас на не остывшей еще памяти торжественно красочные и впечатляющие смертоносной мощью военные парады 7 ноября каждого года. Можно сказать, уже откристаллизовалась история парадов. И в ней совершенно особенное место и значение должно быть отведено параду воинских частей в новоявленной столице Самаре 7 ноября 1941 года.

И сейчас, чем пристальнее вглядываешься в ушедшие десятилетия, знакомясь при случае с чуть ли не трагическими событиями под Москвой в октябре-ноябре 41-го года, недоумение вкрадывается в мысли. На взгляд поверхностный. Когда в сражении за Москву – не за страну ли в целом! – был дорог каждый час, воин, винтовка, в эти дни остановить торопящиеся в пристоличные окопы эшелоны сибирской 65 стрелковой дивизии! На несколько суток! Ради чего? Чтобы, потеряв время на строевую подготовку, торжественным маршем пройти мимо трибуны в далеком от войны волжском городе? И потом снова мчаться к Москве? Действительно, это событие тогда выглядело по меньшей мере странно.

Д. Волкогонов в своей книге, не иначе как ссылаясь на достоверные источники, пишет, что когда Сталин объявил о своем решении проводить парад в Москве, Самаре и Воронеже (никому другому, надо полагать, такая мысль в конце октября 41-го, в осадном положении, и не могла прийти в голову), присутствовавшие при разговоре Молотов и Берия были ошеломлены. Дерзостью? Мудростью? Признаком крайней степени отчаяния?

Командир 65 стрелковой дивизии П. Кошевой, впоследствии награжденный двумя звездами Героя Советского Союза и ставший маршалом, получив приказ выгрузить войска в пригороде Самары, по всей вероятности, также пришел в недоумение. С неслыханной по тем временам скоростью – 1000 километров в сутки – торопилась дивизия к Москве, в бой с рельсов. И вдруг остановка для… строевых занятий! Есть от чего прийти в смятение.

В своей книге «В годы войны» П. Кошевой вспоминает, как он, придя в Наркомат Обороны (некоторые его отделы, эвакуированные из Москвы, размешались в нынешнем штабе Приволжского военного округа), никак не мог получить вразумительного ответа от растерянных офицеров – что же происходит, зачем остановили дивизию? Скоро задача ей определилась.

Осталось в памяти: 7 ноября 1941 года в Самаре было морозно и ветрено. В параде участвовали две дивизии: 65 и 237, формировавшаяся в ПриВО. Командовал парадом генерал Пуркаев. Принимал Ворошилов. На трибуне: Калинин, Андреев, Шверник, Шкирятов, Вознесенский, Первухин, Ярославский. Слева от трибуны – дипломатический корпус, иностранные корреспонденты.

Первыми прошли пехотинцы, курсанты военно-медицинской академии, располагавшейся тогда в Самаре. За ними кавалерия. Потом танки и артиллерия. В сумрачном небе несколькими ярусами промчались самолеты: штурмовики, истребители и бомбардировщики.

Сохранилась пленка кинохроники о параде в Самаре. Несмотря на скудное освещение в пасмурном дне, – удивительно четкая. В близком, крупном кадре – лица идущих торжественным строем красноармейцев. Новые шинели, каски. Можно даже заметить, как стараются бойцы удержать равнение на заснеженной брусчатке перед трибуной. Еще неумело и волнуясь перекидывают они трехлинейки с примкнутыми штыками – «на руку». Скольким из них выпадет судьбою остаться в живых уже через несколько дней? Они угодят в самые тяжкие часы ноябрьского сражения за Москву. Ползут танки, не 34-ки, а старого образца. Им уготовано быть сожженными уже в первом-втором бою. Мотопехота на новых, знаменитых своей выносливостью, машинах ЗИС-5. Когда-то давно слышал я от фронтовиков, что именно эти машины, безотказные в русском бездорожье, немецкие шоферы предпочитали всем европейским маркам. Катятся противотанковые пушки на тягачах. И, очевидно, впервые в истории парадов Красной и Советской Армии, – проходит перед нами сводный батальон, женский! войск ПВО.