Александр Дюма - Сальватор

Но Пчелка всегда была вестником Регины, как Иоанн - предтечей Христа: позади девочки появилась молодая женщина.

Петрус прочел в ее взгляде, что она знала: он здесь.

Но как долго он тут находился? Петрус совершенно позабыл о времени и сам бы не мог этого сказать.

Взгляд Регины ясно говорил: "Я уезжала не по своей воле; я знала, что ты придешь, и ждала тебя. Прости, я не могла вернуться раньше, однако вот и я..."

Регина улыбнулась и будто продолжала: "Не волнуйся, любимый, за ожидание тебя ждет награда: я приготовила тебе сюрприз".

Петрус умоляюще сложил руки на груди.

Что еще за сюрприз?

Регина продолжала улыбаться.

Петрус позабыл о времени, об ужине у дяди, о том, что дядюшка, подобно Людовику XIV, приходит в бешенство, когда его заставляли ждать.

Наконец Регина вынула розу из белокурых Пчелкиных волос, поднесла ее к губам и уронила вместе с поцелуем, а затем прикрыла ставень.

Петрус радостно вскрикнул: он увидит Регину вечером!

Когда ставень захлопнулся, он мысленно послал миллион поцелуев за один, полученный от любимой, и только тогда вспомнил о дяде. Он вынул часы и посмотрел на циферблат.

Было без пяти минут шесть!

Петрус полетел стрелой на улицу Плюмэ.

Профессиональный бегун добежал бы от особняка ЛамотГуданов до особняка Куртенеев за десять минут: Петрус уложился в семь.

Генерал Эрбель был настолько любезен, что подождал племянника две минуты. Однако, потеряв терпение, он сел за стол в одиночестве, как вдруг дважды брякнул колокольчик, предупреждая о приходе запоздавшего сотрапезника.

Генерал уже доедал раковый суп.

При виде племянника он грозно сдвинул брови, словно разбушевавшийся олимпийский бог, и австриец Франц, горячо любивший Петруса, шепотом стал за него молиться.

Но лицо генерала сейчас же просветлело: племянник выглядел довольно жалко.

Петрус обливался потом.

- Ах, черт побери! - заметил генерал. - Тебе бы следовало постоять в передней, чтобы с тебя стекла вода, мой мальчик: ты намочишь стул.

Петрус встретил дядину остроту улыбкой.

В эту минуту генерал мог изрыгнуть на него все молнии преисподней: у Петруса на душе пели райские птицы.

Он поцеловал дядину руку и сел напротив.

XXXIV

Весна - молодость года! Молодость - весна жизни!

В девять часов Петрус простился с дядей и снова отправился на улицу Нотр-Дам-де-Шан.

Перед тем как подняться к себе, он поднял голову и взглянул на окна мастерской, которая через пять дней должна была опустеть. Петрус увидел свет. - Жан Робер или Людовик, - прошептал он.

Он кивнул привратнику, что означало: "Я не беру ключ, потому что меня ждут" - и прошел к себе.

Молодой человек не ошибся: его ожидал Жан Робер.

Как только Петрус появился на пороге, Жан Робер бросился к нему в объятия с криком:

- Успех, дорогой Петрус! Успех!

- Какой успех? - не понял тот.

- И не просто успех - овация! - продолжал Жан Робер.

- О чем ты? Говори же! - улыбнулся Петрус. - Я с удовольствием присоединюсь и разделю твою радость.

- Как - какой успех? Как - какая овация? Ты разве забыл, что нынче утром я читал актерам Порт-Сен-Мартен свою новую пьесу?..

- Я не забыл, а не знал. Итак, значит, успех полный?

- Несомненный, друг мой! Они словно обезумели. Во втором акте Данте встал и подошел пожать мне руку, а в третьем Беатриче меня поцеловала как ты знаешь, роль Беатриче исполняет сама Дорваль! Когда же я окончил чтение, все актеры, директор, постановщик, суфлер - бросились мне на шею.

- Браво, дорогой мой!

- Я пришел поделиться с тобой своей радостью.

- Спасибо! Твой успех меня очень радует, но совсем не удивляет. Мы с Людовиком предсказали, что так и будет.

И Петрус вздохнул.

Зайдя в мастерскую, где он не был уже несколько дней, и оказавшись в окружении произведений искусства, собранных с огромным трудом, Петрус вспомнил, что скоро со всем этим расстанется, и, видя как радуется Жан Робер, не смог подавить вздох.

- Вот как? - вскричал Жан Робер. - Не очень-то ты весел, вернувшись из Сен-Мало! Дорогой друг! Теперь мой черед спросить: "В чем дело?"

- А я вслед за тобой повторю: "Разве ты забыл?"

- О чем?

- Снова увидев все эти предметы, безделушки, мебель, сундуки, с которыми мне придется расстаться, я должен сказать, что мне изменяет мужество, а сердце обливается кровью.

- Тебе придется с этим расстаться, говоришь?

- Разумеется.

- Ты хочешь сдать свою квартиру вместе с обстановкой или намерен отправиться в путешествие?

- Неужели ты не знаешь?

- Чего?

- Сальватор тебе не сказал?

- Нет.

- Ну и отлично, поговорим о твоей пьесе!

- Нет, черт возьми! Поговорим о том, почему ты вздыхаешь. Тогда никто не скажет, что я веселюсь, когда тебе грустно.

- Дорогой мой! В ближайшее воскресенье все это пойдет с молотка.

- С молотка?

- Да.

- Ты продаешь свою мебель?

- Ах, дорогой друг! Если бы это была моя мебель, я бы ее не продавал.

- Не понимаю.

- Она станет моей после того, как я ее оплачу. Вот я ее и продаю, чтобы оплатить.

- Понимаю...

- Ничего ты не понимаешь!

- Тогда объясни.

- По правде говоря, мне неловко рассказывать своему лучшему другу о собственных слабостях.

- Продолжай! Да продолжай же!

- Дело в том, дорогой мой, что я едва не разорил отца.

- Ты?

- Да, моего славного и благородного отца! Я вовремя остановился, друг мой. Еще месяц - и было бы слишком поздно.

- Петрус, дорогой друг! У меня в ящике три билета, подписанных "Гара" [Доминик Жозеф Гара - французский политический деятель (1749 - 1833).

Адвокат, избранный от третьего сословия в Генеральные штаты (1789 г.), сменил Дантона на посту министра юстиции (ноябрь 1792 г ), затем был избран министром внутренних дел (март 1793 г.). Обвиненный в модерантизме, он был спасен Робеспьером, которого, однако, предал 8 - 9 термидора, Сенатор и граф при Наполеоне, он был избран во Французскую академию (1806г.), однако исключен в период Реставрации.]; одна из подписей не только самых разборчивых, но и уважаемых из всех мне известных. Само собой разумеется, что билеты в вашем распоряжении.

Петрус пожал плечами и, поблагодарив друга, спросил:

- Как твое путешествие?

- Прежде всего, дорогой Петрус, мне было бы грустно путешествовать, зная, что тебе невесело. Кроме того, у меня репетиции, представление.

- И еще кое-что, - со смехом подхватил Петрус.

- О чем ты? - не понял Жан Робер.

- Разве на улице Лаффит все кончено?

- Ах, великий Боже! Почему же кончено? Это все равно что я спросил бы: "На бульваре Инвалидов все кончено?"

- Молчи, Жан!

- Ты меня озадачил! Отказываешься от моих трех тысяч франков, потому что не знаешь, что с ними делать!

- Дорогой мой! Я отказываюсь вовсе не потому, хотя отчасти ты и прав: тысячи экю мне не хватит.