К Дмитриев - Собрать Русь ! (Не в силе Бог, а в правде)

Сцена насилия над беззащитными людьми производила удручающее впечатление, и даже Артемий, в сердце которого кипела естественная злоба к разбойникам, отворачивался, чтобы не видеть, как они корчились и вздрагивали.

Но на Коренева и Михеича это зрелище производило противоположное впечатление. В них закипала ярость, а вид крови разжигал ее еще сильнее. Они находили наслаждение в стонах врагов, и, когда разбойники, несмотря на жестокие пытки, не признались и не указали, где еще есть засада, Максим крикнул:

- Вешай их, псов окаянных!

Михеич и окольничьи с каким-то кровожадным восторгом бросились исполнять приказание боярина. В их руках появились веревки, и мертвые петли были готовы мгновенно.

Крики и стоны смешались с грубыми ругательствами. Окольничьи тащили разбойников в глубь леса и награждали их тумаками, приговаривая:

- Это тебе за Митьку! Окаянный!

- Боярина ладился убить! Злодей!

Наступила очередь Щуки. Рыжий разбойник ни разу не застонал во время пытки и не вымолвил ни слова мольбы.

Когда один из окольничьих накинул на его шею петлю и поволок его к тому месту, где товарищи его уже искупали свою вину, Артемий не выдержал.

- Боярин... - прерывающимся голосом заговорил он, обращаясь к Кореневу, - ты меня спрашивал, чем услужить мне... спасителем величал... Ослобони Щуку!

- Грех не исполнить мне твою волю, боярин, - отвечал Максим, - да... ладно ль будет? Самый отчаянный ведь...

- На себя ответ беру...

И когда Щуку развязали, когда он с видимым наслаждением расправил затекшие члены, то, приблизившись к Артемию, сказал:

- Спасибо, боярин! Не забудет Щука твоей услуги... Доведет Бог, расплачусь с лихвой. А ты, боярин, - добавил он, глядя на Максима, счастлив! Есть засада, и недалече... Только Щука добро помнить умеет. Доставлю я тебя, боярин, волоска твоего не тронувши, а там, твоя воля, хочешь: вздерни, как их!

На деревьях качались и корчились в предсмертных судорогах тела разбойников. Окольничьи смотрели и усмехались.

Победа очутилась на их стороне, и они торжествовали; если бы судьба улыбнулась разбойникам - окольничьи висели бы теперь на деревьях, а враги злорадствовали.

Бесправное время рождало подобные самосуды.

Щука сдержал слово. Он провел путников особою, только ему ведомою тропинкою, и засада, посланная Лутохиным, ни с чем вернулась по домам.

Недалеко от большого посада, за которым начиналась бойкая дорога, Коренев отпустил Щуку, отдав ему оружие.

Разбойник еще раз поблагодарил Артемия и, прощаясь с ним, шепнул, где найти его, если понадобится его услуга.

Юноша улыбнулся и тряхнул кудрями.

Мог ли он думать, что ему когда-нибудь придется обращаться за помощью к разбойнику Щуке.

Артемий и Максим ехали вместе. Оба они одинаково торопились и, кроме того, почувствовав один к другому глубокую симпатию, не хотели расставаться.

Много важных и интересных сведений получил Артемий от своего спутника. Благодаря ему он въехал в Москву вполне подготовленный и заранее решил, к кому следует ему обратиться, чтобы успешнее выполнить поручение Кошкина.

Глава VII

СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ

Великий князь Иван Васильевич находился в очень хорошем расположении духа. Он сидел в покоях Софии Фоминишны и беседовал с нею, любовно поглядывая на ее величественную фигуру, на блестящий наряд, придававший ей еще большую красоту.

Хотелось Ивану отдохнуть от серьезных дел и забот, пошутить с молодою женою, но София старалась пользоваться каждым удобным мгновением, чтобы напомнить супругу, как мало подвинулись вперед его планы, как тяготеет над Русскою землею иго Золотой Орды, как больно и обидно ей, греческой царевне, что великий князь, супруг ее, в подчинении у нехристей.

Пылкая южанка не могла понимать, как горька была эта зависимость для самого Ивана, потому что он избегал терять слова понапрасну, а она думала: "Не печалится - значит, не чувствует".

- Славный мальчонка у Ивана, славный! - поглаживая бороду, вымолвил великий князь. - Смышленый такой... младенец еще, а все понимает... толкует. Сейчас ласкал я Митю...

Больнее ножа были эти фразы для Софии, но она умела владеть собою.

- Хороший, это правда... Только на тебя, Иван Васильевич, мало он похож... На мать он, в Стефанов род пошел. А здоровый такой да веселенький.

Эта невинная фраза Софии заставила задуматься Ивана. Стараясь польстить кровному чувству деда, все придворные, да и родители Мити уверяли, что он как две капли воды похож на него. А София говорит, будто ребенок пошел в род молдаванского господаря Стефана, по матери...

- Не похож будто, сказываешь, Фоминишна? Так ли? Глаза у Мити словно мои...

- Цвет переменится с годами... Темные глаза у него будут, материнские...

- Эх, Фоминишна, кабы ты мне сынка принесла... - со вздохом сказал Иван после недолгого молчания. - Любил бы я его пуще ока.

- Погоди, Иван Васильевич, Бог даст.

- И, кажется, всякую прихоть бы твою я тогда исполнил... И отказа бы ты ни в чем не ведала.

- На слове поймаю, государь великий князь, смотри, не спорься потом... А чего попрошу, не знаешь?

- Где же мне угадать думы, Фоминишна!

- А попрошу я немногого на первый раз, - кокетливо продолжала София. - Хочу я храм Божий выстроить, так место мне для него выбрать дозволь...

- Выбирай на добрую радость! Для храма в Москве найдется много места, - не угадывая хитрой уловки жены, сказал Иван.

- Спасибо, Иван Васильевич! Спасибо. Во имя твоего ангела и храм тот будет! Так отдашь ты мне Ордынское подворье...

- Ордынское подворье? - нахмурив брови, переспросил Иван. - Опять ты, Фоминишна! Словно не ведаешь, что живут там татарские князьки по уговору. Я позволил им...

- Оттого и прошу, что не следует тут жить татарве поганой! - горячо возразила София. - Виданное ли дело среди храмов и монастырей, вблизи двора великокняжеского такой срам терпеть!

- Фоминишна!

- Не могу я, Иван Васильевич, великий князь, не могу! Сердце мое не терпит. Ни деды мои, ни отец, ни дядья - никто Орде не кланялся, а ты, московский князь, ты, сильный государь, не хочешь татарву прогнать! Тебе они должны дань платить, тебе в пояс кланяться да челом бить, а ты себя в позор даешь!

Иван стукнул посохом, так рассердила его эта неразумная, пылкая речь.

- Не след бы мне говорить с тобою о таком деле, да очень ты меня за сердце взяла... Умная ты, Фоминишна, куда толковее баб наших, а все же волос долог, да рассудок короче носа воробьиного... Да... Прогони я татарских князьков, послушайся бабьего голоса, а коли Орда-то вновь нахлынет. Станут опять села жечь, посады, города. Станут народ бить и в холопы к себе забирать. А потом сюда, на Москву, свои полчища двинут. Ладно ль будет, Фоминишна, а? Нагляделся я при отце своем на те беды великие.