К Дмитриев - Собрать Русь ! (Не в силе Бог, а в правде)

Умный и осторожный, князь придумал хитрую уловку.

Узнав, что назавтра назначен торжественный въезд послов, он сказывался больным и ложился в постель, а кто-либо из вельмож исполнял обычный парад.

Но такой молчаливый протест возмущал Софию.

После рождения сына она приобрела над Иваном еще большее влияние, еще лучше изучила его характер и умела, как говорится, вовремя слово молвить.

- Мой отец и я, мы захотели скорее отчины лишиться, чем данниками быть, - повторяла София изо дня в день. - Я отказала в своей руке богатым и сильным королям и князьям, я для веры вышла за тебя, а ты и меня, и детей моих делаешь рабами нехристей... Словно мало у тебя войска? Не слушай бояр, они трусят... Ты должен стоять за честь свою, за веру святую!

Любо было слушать Ивану такие речи энергичной женщины, и во многом помогала она великому князю, когда бояре из личных целей советовали обождать и не торопиться с заявлением о своей независимости.

В 1476 году приехал в Москву посол от хана Ахмата и потребовал, чтобы великий князь Иван немедленно отправился в Орду.

- Недоволен тобою светлый хан наш, - сказал посол. - Дань не платишь порядком, как отцы платили, и почета нам нет, какого следует.

- И совсем не стану платить! - резко отвечал Иван.

Он послал в Орду своего посла Бестужева и велел сказать, что не будет более платить дани, а станет дары давать, да и то сколько сам помыслит.

Подобная смелость возмутила Ахмата.

Он послал в Москву новых послов со строгим требованием дани и полной покорности со стороны Ивана III, угрожая в противном случае камня на камне не оставить во всей земле русской...

Много тревоги и волнения причинило известие об этом посольстве. Народ начинал роптать, боясь разорения от грядущего нападения Золотой Орды, а бояре, недовольные усиливающимся самовластием Ивана, распространяли тревожные слухи.

Великий князь Иван Васильевич один думал свою грозную думу, один, со своим светиком Фоминишной, и только немногие из бояр, приближенных к князю, ведали, какой подвиг, какую небывало смелую мысль лелеет Иван.

Никогда не отличался князь откровенностью, а теперь стал еще более скрытным, суровым и мрачным.

Оскорбляло и сердило Ивана III, что родные братья его, вместо того чтобы скорее других понять и проникнуться идеей величия и самодержавия Москвы, стремились из личных целей задерживать исторический ход событий и загромождали течение потока.

Пока Москва готовилась к приему послов Золотой Орды, среди бояр, торгового и простого народа ходили тревожные вести, воеводы и ратные люди воевали с князьями Андреем и Борисом, нашедшими дружную помощь в вольных городах и в той части бояр, которые отстаивали древнерусское вече.

Иван III только что выслушал доклады Ряполовского, графа Мамона и других бояр, дал приказания дьякам, принял вести от гонцов, присланных воеводами, и, отпуская всех, приказал остаться Ивану Юрьевичу Ряполовскому.

Видный и красивый мужчина, с окладистой бородой, в богатом кафтане, с умным, несколько лукавым, выражением лица, догадывался, зачем приказал ему остаться великий князь, но не решался вымолвить ни слова.

Когда Иван Васильевич бывал не в духе, то пустое замечание могло возбудить его гнев и недешево обойтись смельчаку.

- Прикажи-ка, Юрьевич, чтобы завтра в палате к приему послов собрались все бояре, да оружейников чтобы побольше было... Хочу послам оказать честь великую, - насмешливо добавил Иван.

Ряполовский смотрел с изумлением.

Он знал, что великий князь собирается повторить послам хана Ахмата заявление, сделанное через Бестужева, а теперь Иван сказал: "Хочу честь оказать великую!" Не передумал ли он? Не внял ли советам осторожных бояр, находивших рискованным выказать неповиновение Золотой Орде?

Иван Юрьевич и сам не раз высказывался против решительного поступка, но, заметив неудовольствие великого князя, смолкал.

- Все оповещены, великий князь... Твой приказ исполнен... Соберутся бояре, и дружина, и все, кого ты звать приказал. Ждут не дождутся повидать твою милость, пред твои ясные очи представиться, а только...

- Чего еще?

- Смилуйся, великий князь, позволь слово молвить. Ропщет торговый люд и в народе говор идет, что беды ждут неминучей.

- Ропщут! - вскричал Иван, гневно стукнув посохом. - Народ, сказываешь, ропщет? Дурачье! Мало их, видно, грабил татарин, мало ругались над ними нехристи... Ропщут! А ты скажи им, дуракам, что коли воем великим выть начнут, коли слезами обливаться будут, какая есть моя воля - так и делать буду... Не дело московским государям народную молвь слушать... А бояре... Кто мне угодным хочет быть, пусть заранее ведает: сказал я слово - и быть по тому. Ты знаешь, Юрьевич, могу я жаловать, могу и казнить. Кому что любо.

Ряполовский поспешил прикинуться горячим сторонником замысла великого князя и, чтобы отвести от себя гнев Ивана, упомянул о двух-трех личных врагах, которые якобы поддерживали смуту.

Отпустив Ряполовского, Иван Васильевич долго стоял у окна, смотрел на Москву, разраставшуюся с каждым днем, на золотые купола церквей и монастырей, на густые зеленые рощи и желтеющие поля в слободах, примыкавших к городу, на Кремлевскую стену и глубоко задумался.

Вспоминал ли Иван все достигнутое им за время княжения, создавал ли планы на будущее, размышлял ли о важности переживаемого исторического события - кто может угадать думы великого собирателя земли русской, медленно, но неуклонно стремившегося к заветной цели.

Взгляд Ивана Васильевича упал на Ордынское подворье, и улыбка осветила его лицо.

"Достигла-таки Фоминишна, - подумал он. - Сумела хитростью и подарками склонить ханшу так, что та отдала ей подворье... Удалось Софьюшке выгнать нехристей... А как порадуется, сердечная, когда и вовсе духа их не станет!.. То-то вот торопилась да пылила, а по-нашему: помаленечку, да потихонечку, да с Божьей милостью и засияет солнышко над Русью православною...

Даже София не знала, что именно замыслил Иван, и не без душевного трепета думала о завтрашнем дне.

По обычаю великой княгине нельзя было присутствовать на парадных выходах и приемах, но не такова была София Фоминишна, чтобы мириться с подобным положением.

Нужно было ей все видеть, за всем следить, а подчас, в решительную минуту, и словечко важное шепнуть...

Иван приказал устроить для Софии особое помещение, нечто вроде ложи, скрытой бархатными драпировками, и великая княгиня всегда присутствовала на парадных приемах послов в палате, куда до нее не вступала ни одна женщина.

Торжественный час, наконец, настал.

Собрались все бояре в великолепных кафтанах, отороченных драгоценными соболями, с длинными рукавами, отделанными золотом и жемчугом, явились и воеводы, и дружинники, и боярские дети, и окольничьи. Тесно становилось в обширной палате, но Иван приказал, чтобы больше было присутствующих, и никому запрета не делалось.