Марк Таугер - Марк Таугер о голоде, геноциде и свободе мысли на Украине

Все эти расчеты позволяют говорить о неточности официальных данных по урожаю 1932 года. Другие исследователи обратили внимание на упомянутые несоответствия. Наум Ясный полагал, что официальные данные по урожаю 1931 и 1932 года демонстрировали небольшой спад, «никак не соответствующий катастрофической ситуации с продовольствием» и падением численности поголовья домашнего скота. Он предлагал уменьшить официальные цифры на 5—10 %. Тем не менее, по его оценкам в то время погибла только малая часть урожая. Недавно Дэниэл Броуэр указал на то, что по данным официальной статистики, урожай 1932 года был выше, а объем заготовок зерна — ниже, чем в 1931 году, что означало — «той зимой в сельской местности должно было быть больше хлеба. В то же время эмпирические данные абсолютно четко демонстрируют жуткий дефицит продовольствия в эти месяцы, а истинные причины голода еще только предстоит раскрыть». Марк Тольц подверг сомнению официальные данные по урожаю 1932 года в свете острого дефицита зерна и голода, поразившего южную часть Советского Союза в 1932 году. Официальные данные бессмысленны, пишет он, поскольку они превышают показатели урожаев 1931 и 1934 года, а ведь урожай 1934 года позволил отменить в городах продовольственные карточки. Аналогичные размышления привели С. Г. Уиткрофта, Р. У. Дэвиса и Дж. М. Купера к условному выводу о том, что «спад в производстве зерна в 1931 и 1932, а также восстановление производства в 1933 и 1934 году оказались намного существеннее, чем указывается в других источниках — как западных, так и советских». Урожай 1932 года они оценили в 55,7—61,1 миллион тонн. [70] Ясный, Коллективизированное сельское хозяйство, с. 539–540, 551–556. Damiel Brower, Collectivized Agriculture in Smolensk: The Party, the Peasantry and the Crisis of 1932, Russian Review № 32, April 1977, p. 162. Броуэр ошибочно приводит официальные цифры, ссылаясь на оценочные данные Моше Левина. Марк Тольц, Сколько же нас тогда было? Огонек, № 51, 1987. Тем не менее, в последующих выпусках Сергей Дьяченко использует официальные цифры, вновь доказывая, что урожай не был причиной голода (Страшные месяцы, Огонек, август 1989). S.G. Wheatcroft, R.W. Davies, J.M. Cooper, Soviet Industrialization Reconsidered: Some Preliminary Conclusions about economic Development between 1926 and 1941, Economic History Review, 39, № 2, 1ься. Если украинский закон окажет986, pp. 282–283.

Имеющаяся в нашем распоряжении информация о методах подготовки прогнозов на урожай, используемых до 1933 года, позволят предположить, что в качестве официальных данных применялись оценки, сделанные до сбора урожая, возможно, даже оценки урожайности на корню. Практика применения подобных методик закрепилась во времена военного коммунизма: еще в 1918 году комитеты бедноты, организованные в сельской местности, оценивали объем будущего урожая «на глазок» на полях еще до уборки, а на основе этих данных определялись объемы продовольственной разверстки. Данные об урожае 20-х годов основывались на докладах сельских корреспондентов, проверяемых частично «контрольной жатвой и молотьбой». В 30-е годы на смену этой системе пришла методика сбора данных от местных чиновников и отчетов колхозов и совхозов, дополненных полномочными представителями статистических управлений и проверенными «местными экспертными комиссиями с использованием данных масштабной выборки по жатве и обмолоту». Эти выборки казались столь же подозрительными, что и более поздняя методика определения урожайности на корню. И в самом деле, по словам Аркадия Кагана, контроль точности оценки урожайности, проведенный местными чиновниками, осуществлялся с использованием «метровки» — метода, применяемого с 1933 года для определения урожайности на корню. В порядке эксперимента это осуществлялось с 1930 года, а с 1932 — проводилось регулярно. Каган не ссылается на какой-либо конкретный указ или постановление, но, судя по всему, постановление Колхозцентра в феврале 1932 года это подтверждает: правления колхозов получили предписания о проведении «контрольной молотьбы» зерна и контрольной уборки урожаев других культур для определения «выхода продукции» с гектара в соответствии с методом метровки. [71] Dorothy Atkinson, The end of the Russian Land Coomune, 1905–1930, Stanford, 1983, p. 193. Имя Осинского, руководителя ЦГК, ответственной за введение системы оценки урожайности, связано с планами конца эпохи военного коммунизма по установлению мощного государственного контроля над производством сельхозпродукции. См. Silvana Malle, The Economic Organization of War Communism, 1918–1921, Cambridge, 1985, pp. 446–448. Об изменениях в системе, см. Материалы по балансу советской национальной экономики, 1928–1930 (S.G. Wheatcroft, R.W. Davies, Cambridge, 1985, p. 294); Аркадий Каган, Советская статистика сельскохозяйственного производства, Советское сельское хозяйство и крестьянство (Roy D. Laird, Lawrence, 1963, p. 141). Данные по обмолоту должны были использоваться для оценки производительности труда колхозников и соответственно для начисления им трудодней, см. «Известия», 11 февраля 1932 года.

В некоторых советских источниках содержится предположение о том, что до 1933 года в данные по урожаю включались и потери. И. Е. Зеленин писал, что сведения по урожаям первой пятилетки «рассчитывались на базе данных о засеянных (и иногда об убранных) площадях и о фактической (амбарной) урожайности с гектара», но источник данных о «фактической» урожайности не приводит. Тем не менее публиковавшаяся в то время и позже информация вызывает сомнения на этот счет. Официальной цифрой советского урожая зерновых 1930 года остается цифра, озвученная Сталиным в 1934 году — 83,5 миллиона тонн. Мошков ссылается на эту цифру в своей работе, посвященной зерновому кризису, но несколькими страницами ниже приводит данные Госплана по производству зерна в 1930 году — 77,17 миллиона тонн. В этой ж таблице, в разделе «потери», указаны 0,4 миллиона тонн, но не сообщается, из чего состоят данные потери. Цифра потерь кажется слишком уж скромной (0,5 %), учитывая удельный вес колхозного сектора в 1930 году (30 % посевных площадей), а также огромные мотивационные и организационные трудности в этом секторе. Тем не менее в статье, вышедшей в 1931 году в одной из центральных газет сообщалось, что потери зерновых только во время уборочной кампании 1930 года «составили, как известно, 167 миллионов центнеров. Государство недополучило миллиард пудов зерна». Если цифра в 16,7 миллионов тонн корректна (а с учетом источника этой информации, данная цифра могла быть занижена), и если приведенные выше данные считать фактической (амбарной) урожайностью, то валовый урожай должен был составить от 94 до 100 миллионов тонн, что выглядит совершенно неправдоподобно с учетом огромных проблем в коллективизации. Тем не менее, если эти цифры (77 миллионов тонн и 83,5 миллиона тонн) отражали урожайность на корню, следовательно, фактический (амбарный) урожай колебался на уровне 60–67 миллионов тонн. И вот эти цифры более соответствуют возрастающему дефициту продовольствия в 1930–1931 году. [72] Зеленин, Основные показатели, с. 464. См. также Wheatcroft, Davies, Materials, p. 294. Мошков, Зерновая проблема, с. 226, таблица после с. 230. По поводу этих двух противоречивых оценок см. также Davies, Collectivization of Soviet Agriculture, pp. 348–350. По поводу организационных и мотивационных трудностей, см. Davies, The Soviet Collective Farm, Cambridge, 1980, pp. 139–140 и И. И. Слинько, Социалистическая перестройка и техническая реконструкция сельского хозяйства Украины (1927–1932, Киев, с. 260. «Социалистическое земледелие», 27 августа 1931. 167 миллионов центнеров — это несколько больше одного миллиарда пудов. Ни в одном из советских или западных исследований мне не попадалось упоминаний об этой статье или представленных в ней данных. По поводу неуклонного спада объемов поставок продовольствия городу, см. John Barber, The Standard of Living of Soviet Industrial Workers, 1928–1941, L'Industialisation de l'URSS, Bettelheim, pp. 110–113 и ниже.