Василий Сиповский - История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1

"Заимствованіе" Гоголемъ y Нарѣжнаго особенно сказалось въ слѣдующемъ эпизодѣ: y Нарѣжнаго одинъ изъ Ивановъ поджигаетъ мельницу врага, — y Гоголя Иванъ Ивановичъ подпиливаетъ гусиный хлѣвъ Ивана Никифоровича. Психологія обоихъ героевъ, ночью выполняющихъ свои "адскіе замыслы", приблизительно сходно развита y обоихь писателей (см. о Нарѣжномъ во II ч. моей "Исторіи"). Кромѣ того, позаимствовался Гоголь кой-чѣмъ, вѣроятно, y другихъ писателей XVIII и XIX в.,- такъ образъ прихлебателя, котораго щелкаютъ ради потѣхи въ носъ, напоминаетъ собою и героя стараго романа "Злосчастный Никаноръ", и одного вводнаго героя въ романѣ А. Измайлова "Евгеній".

Сравни заключительныя слова повѣсти о томъ, какъ поссорились "Иванъ Ивановичъ съ Иваномъ Никифоровичемъ".

Напр., въ описаніи боя казаковъ съ поляками встрѣчаемъ мы "эпическое повтореніе": три раза повторяетъ Тарасъ свое обращеніе къ казакамъ: "что, паны? есть еще порохъ въ пороховницахъ? не ослабѣла ли казацкая сила; еще не гнутся казаки?" Пространное сравненіе Андрія съ "молодымъ, борзымъ псомъ" отзывается Гомеромъ. Сравненіе его же съ "хлѣбнымъ колосомъ", съ "молодымъ барашкомъ", сравненіе битвы съ "шумнымъ пиромъ" и многія другія частности, характерные признаки «поэмы», позволяютъ видѣть въ повѣсти Гоголя произведеніе, вь которомъ эпическій элементъ очень силенъ.

Ср., напр., описаніе того момента, когда Бульба спѣшилъ на выручку Остапа: "Какъ молнія, ворочалясь во всѣ стороны его запорожцы. Бульба, какь гигантъ какой-нибудь, отличался въ общемъ хаосѣ. Свирѣпо наносилъ онъ свои крѣпкіе удары, воспламеняясь болѣе и болѣе отъ сыпавшихся на него. Онъ сопровождалъ все это дикимъ и страшнымъ крикомъ и голосъ его, какь отдаленное ржаніе жеребца, переносили звонкія поля. Наконецъ сабельные удары посыпались на него кучею; онъ грянулся лишенный чувствъ. Толпа стиснула и смяла, кони растоптали его, покрытаго прахомъ".

Н. А. Котляревскій совершенно справедливо отмѣчаетъ, что пріемъ пользоваться «эффектами» присущъ въ значительной степени самому Гоголю, — поэтому онъ и обратилъ вниманіе на эту сторону творчества Брюллова.

Эпоха, излюбленная ромавтиками. Недаромъ ученики Нѣжинскаго лицея временъ Гоголя интересовались, главнымъ образомъ, этой эпохой и даже задумали сочинить книгу, посвященную этой эпохѣ.

Оттого онъ такое значеніе придавалъ изученію "географіи". Климатъ, почва, — конечно, большое значеніе имѣютъ на исторію народа въ первоначальный періодъ его жизни, когда онъ находплся подъ властію природы, но всетаки не такое рѣшающее, какъ думали въ началѣ XIX в. нѣкоторые историки (напр. Кузенъ), которые брались по географіи извѣстной земли говорить объ ея исторіи. Исторія культуры доказываетъ, что, съ теченіемъ времени, географическія вліянія все слабѣютъ: человѣкъ побѣждаетъ природу.

Гоголь по пріѣздѣ своемъ въ Петербургъ сблизился съ нѣкоторыми художниками; впослѣдствіи въ Римѣ онъ постоянно вращался въ кругу художниковъ; онъ любилъ музыку, изучалъ исторію искусствъ, много работалъ надъ развитіемъ своего эстетическаго вкуса. Изъ этихъ интересовъ его къ искусствамъ и развились его теоретическіе взгляды на искусство.

Взглядъ, быть можетъ, развившійся y Гоголя подъ вліяніемъ философіи Шеллинга, хотя не сохранилось никакихъ доказательствъ знакомства Гоголя непосредственно съ ученіемъ этого философа.

Къ писателямъ, охотно развивавшимъ подобныя темы, относится шеллингіанецъ Одоевскій; онъ любилъ взывать къ "чувству возвышеннаго" и громилъ пошлость жизни. Въ повѣстяхъ "Послѣдній квартетъ Бетховена", «Импровизаторъ», "Себастіанъ Бахъ" онъ говоритъ о тайнѣ творчества. Пушкинъ въ "Египетскихъ ночахъ" вывелъ геніальнаго поэта въ лицѣ импровизатора. Кукольникъ въ "Торквато Тассо" развивалъ мысль о розни между геніемъ и средой. Тимофѣевъ въ драматичсской фантазіи «Поэтъ», Полевой въ повѣсти «Живописецъ» и романѣ «Аббадонна», Павловъ въ повѣсти «Именины» и многіе другіе современные писатели въ беллетристической формѣ съ особымъ рвеніемъ разрабатывали въ это время подобныя темы.

Гоголь словно предчувствовалъ возникновеніе въ литературѣ "натуралистической школы", главными представителями которой являются Зола, Мопассанъ.

"О! Какъ отвратительна дѣйствительность! что она противъ мечты!" — восклицаетъ Гоголь "Боже! что за жизнь наша! — вѣчный раздоръ мечты съ существенностью!" — Восклицаніемъ: "какъ странно играетъ нами судьба наша!" — оканчивается эта повѣсть.

"Гоголь, разсказываетъ С. Т. Аксаковъ, до того мастерски читалъ или, лучше сказать, игралъ свою пьесу ("Женитьба"), что многіе, понимающіе это дѣло, люди до сихъ поръ говорятъ, что на сценѣ, несмотря на хорошую игру актеровъ, эта комедія не такъ смѣшна, какъ въ чтеніи самого автора. Слушатели до того смеялись, что нѣкоторымъ сдѣлалось почти дурно".

"Фарсомъ" называется комедія, построенная исключительно на смѣшныхъ "положеніяхъ", на неожиданностяхъ, на курьезныхъ qui pro quo.

Что такія слова — не пустыя "общія мѣста", видно, хотя бы, изъ того, что С. Т. Аксаковъ, до появленія въ свѣтъ комедіи Гоголя какъ-то сказалъ ему, что въ русской жизни нѣтъ ничего интереснаго для комедіи, — все такъ однообразно, гладко, прилично и пусто, "даже глупости смѣшной не встрѣтишь, — свѣтъ пустой". Если такъ смотрѣли на русскую жизнь многіе даже интеллигентные люди, — тѣмъ громаднѣе заслуга Гоголя, открывшаго "смѣшное въ русской жизни". Понятно почему Гоголь страстно сталъ оспаривать С. Т. Аксакова. Онъ сказалъ, что "комизмъ кроется вездѣ, что, живя посреди него, мы его не видимъ; но что, если художникъ перенесетъ его въ искусство на сцену, то мы уже сами надъ собой будемъ валяться со смѣху и будемъ дивиться, что прежде не замѣчали его".

См. выше, главу о философіи Гегеля.

Купцы, жалуясь Хлестакову, говорятъ, что не прочь дѣлать подношенія городничему: "мы ужъ всегда порядокъ исполняемъ", говорятъ они.

"Поставлю такую свѣчу, какой еще никто не ставилъ: на каждаго бестію-купца наложу доставить по три пуда воску", — говорить онъ.

Онъ оправдываетъ себя очень распространеннымъ аргументомъ, указывающимъ на количественную сторону зла, "грѣхи грѣхамъ рознь!" — говоритъ онъ. Брать взятки борзыми щенками — это пустякъ, по его мнѣнію; брать же крупныя взятки — это преступленіе — думаетъ онъ.

См. во ІІ-ой части моей "Исторіи русской словесности" главу о псевдоклассической комедіи.