Сильвестер Эрдег - Безымянная могила

Они тоже покрыты бурьяном, в бурьяне - камешки, побольше, помельче.

Обитатели окрестных домишек - люди нездешние, они прибыли сюда, в Иерусалим, из глухих местечек в поисках работы и пропитания. Земля тут дешевая, здесь они и пытаются зацепиться, построить какое-никакое жилье. Поле это называют Землей Горшечника, будто бы потому, что почва тут рыжая, глинистая, или потому, что пустующий участок возле канавы принадлежал, говорят, какому-то горшечнику. А некоторые утверждают: настоящее название этого места - Акелдама, Земля Крови, потому что тут похоронены невинно убиенные. Властям это место известно как Поле Горшечника.

Мужчины, что здесь живут, с утра уходят в город, берутся за любую работу, трудятся носильщиками, нанимаются в батраки. Некоторые женщины тоже ходят в Иерусалим, стирать, убираться; девушки норовят попасть прислугой в состоятельные дома. И детишек тут много, эти целыми днями бегают, играют, дерутся на бесхозном участке или носят воду из дальнего колодца.

- Сказывают, все это поле у одного богатого горшечника во владении было.

Потом продал он его, а себе оставил эту делянку. Глины тут, это точно, много, а горшечнику нужна глина. Она ему нужней, чем царю золото. Жилистый, худой старик с морщинистым лицом добрых десять лет как покинул родной Эммаус. - Никак по-другому не получалось, господин, пастухами мы были, да пришли с гор разбойники, всех овец угнали, они-де борются за свободу, им овцы по праву положены. Мы уж и плакали, и умоляли, все зря, забрали овец. А после разбойников власти явились, подати требовать для священников и для римлян. Вот так мы мучились-мучились, а потом все бросили.

Мне еще повезло: нанялся я к каменщику одному, хороший человек, я уж пять лет при нем кормлюсь. Черная работа - вся моя, но я и этому рад.

- Говорят, давно когда-то было в этих местах большое сражение, людей перебили без счету и всех убитых тут похоронили. Потому другое название этого поля - Земля Крови. Почва тут - сплошная глина. Да что говорить, господин: на две ладони мотыгу воткнешь - и уже вот она, глина-то. Твердая, чистый камень. Из-под мотыги аж искры летели, когда я котлован для фундамента рыл. Там вон, ниже, возле канавы, есть ямы побольше: должно быть, там глину добывали. Потому как глине вода нужна, тогда ее можно мять, лепить. Рассказывают, в той канаве когда-то много было воды, до краев, человеку по самую макушку. Может, там и рыба водилась. Кто знает... Но канава, это точно, широкая была, широкая и глубокая, человеку такую не под силу вырыть. А сейчас воды совсем почти нету, а какая есть, гнилая, стоялая, ее даже скотина не пьет. - Мужчина румян, мускулист, с ухоженными волосами и бородой. - Мне вообще-то повезло в жизни: я страсть какой сильный. Что я руками ухвачу, то и поднять могу, а уж если поднял, так и снесу куда хошь.

Мне в городе посоветовали: иди, говорят, нанимайся в парадные носильщики к римлянам; был у меня один доброжелатель, он мне протекцию составил, потому что нас много там было желающих. Вертели и так и этак, смотрели, хорошо ли выгляжу, ставили в пару с одним, с другим: там ведь мало сильным быть и высокого роста, там надо, чтобы ты смотрелся. Римлянам я, господин, счастьем своим обязан. При прокураторской канцелярии есть такое отдельное помещение с большим, как сарай, залом, там и стоят одры носильные, одни такие, другие эдакие, одни торжественные, тяжелые, другие полегче, повеселей. Каждый божий день на рассвете я туда прихожу - и сидим мы с напарником ждем, когда будет команда нести того-то туда-то на таких-то носилках. Больших вельмож мне приходилось носить, очень больших! А доставишь, жди, когда обратно; пока ждешь, калякаешь о том о сем с поварами, со слугами, они и поесть дадут, и немало, да все такое вкусное! Я и с женой своей так познакомился: она в служанках была у одного ученого раввина, там я ее увидел, и сразу она мне понравилась. Свадьбу сыграли дома, в Иерихоне, там у меня родители, братья, спину гнут на клочке земли... Но свадьба была знатная. Я так рассчитал, что к тому времени, когда появится первый ребенок, дом в основном будет готов.

- Не пойму, что с ним такое, с тем пустырем? Стал я спрашивать, мне говорят:

не продается. Говорят, казенный. Попробовал я торговаться, потому что мне тот участок больше нравился по расположению, чем этот, нынешний, но мне строго ответили: нельзя. - Мужчина средних лет, лысый, с редковатой бороденкой; руки, пальцы - как корни. - Не понимаю я, почему тогда власти с ним ничего не делают? Я восьмой год здесь живу с семьей, а никого на том участке не видел, кроме бродяг. Черт его знает, зачем он им такой, заброшенный, заросший? Только ребятишки, как надоест их крик возле дома, там носятся, кузнечиков ловят. Я уж и горшечника искал, которому участок принадлежит, думал, если куплю, попробую тоже горшечным делом заняться, я ведь на гончара когда-то учился, а сейчас вот у садовника одного работаю, копаю, полю, делаю что велят. Да никто не знает, где тот горшечник. Я не один базар исходил, всех горшечников расспрашивал. Глины я, правда, натаскал оттуда потихоньку, с той части, что возле канавы. Только там и можно ее взять, там она сырая, хоть немного поддается.

- Верно, зовут и Землею Крови, да где же ее нет, земли крови-то, господин?

Где человек поселился или животина, там они и погибают, насильственной смертью или своей, а кровь их возвращается в землю. Куда ни глянь, везде земля крови. - Смуглый, жилистый мужчина с холодным взглядом. - Я знаю, что говорю, господин, я мясник, и отец у меня мясником был, и дед. В Иерусалим мы приехали из Сихема, братья мои тоже стали мясниками, так что я там лишним оказался. Знаете такой город, Сихем? Сколько себя помню, мы все время скотину резали. Да только пустяк это по сравнению с тем, сколько здесь режут: народу в Иерусалиме много, его надо кормить. Я в помощниках у мясника, нож мне не доверяют, а ведь я барана так могу заколоть, он не мекнет, ну, что поделаешь, наш брат рад и этому. Людей - много, работы мало. Мое дело - связать, держать, грязь убрать. Часть платы я получаю мясом, не самым лучшим, но хоть покупать не надо, это тоже большое дело.

Иной раз даже продашь что-нибудь соседям: голову баранью, ногу, деньги всегда нужны, вот хочу еще комнатку к дому пристроить, шестеро детей у меня, тесно им.

- Мне плевать, как это называют: Землей Горшечника или Землей Крови. Работы нет, господин, пекарня, где работал, закрылась, потому как зерна нету, муки нету. Голодаем мы, господин! Уйти бы отсюда, а куда? Мы ведь из-за нищеты в Иерусалим переселились, думали, здесь хоть немного легче будет. И вот - сижу без работы. Коли б не домишко этот, бросил бы все и подался куда-нибудь, но этот дом - все наше достояние, господин, какой-никакой, а кров. Хлеба вот нет. - Малорослый, тощий человечишка, на глазах - слезы.