Гельмут Хёфлинг - Римляне, рабы, гладиаторы: Спартак у ворот Рима

Что сами гладиаторы испытывали в это время, зависело от того, были ли они хладнокровными и жестокими убийцами или же тонкими, душевно легкоранимыми людьми. Пока одни набивали себе брюхо, других рвало. Были и такие, что, пользуясь случаем, беззаботно наслаждались богатым угощением и великолепным вином, и такие, которые, подобно волевым и ответственным атлетам, прикасались только к тем блюдам, которые в завтрашнем бою не на жизнь, а на смерть должны были поддержать их тело. Одним вино развязывало язык, а другим страх сдавливал горло. В громогласных заявлениях иных звучала непоколебимая уверенность в себе, за которой, однако, вполне могло скрываться предощущение надвигающейся смерти, которую боец пытался прогнать хвастливыми утверждениями и саморекламой.

Спокойное и сосредоточенное подчинение неотвратимой судьбе было доступно далеко не всем. Иных сковывал страх, сердце останавливалось в груди, а грудь час от часа сдавливало все сильнее. Были гладиаторы, оглушавшие присутствовавших своими жалобами, дававшие волю слезам и впадавшие в истерические состояния. Некоторые составляли завещания и распространялись о своих страданиях, просили присутствующих позаботиться об их семьях. Иные трогательно прощались со своими близкими, женами и друзьями или же, будучи свободными добровольцами, одаривали свободой своих рабов. Христиане, которых приносили в жертву за их веру, искали утешения и поддержки в совместной трапезе — в память о тайной вечере Иисуса.

И все это разыгрывалось словно на подмостках перед глазами жаждущей черни, окружавшей жертв своей страсти, подобно стае волков, собирающейся наброситься на добычу.

Так страдания человеческие выставлялись напоказ.

И вот прошла ночь, и наступил день, которому для многих суждено было стать последним.

Как правило, гладиаторские игры начинались лишь во второй половине дня. Тем не менее с самого утра тысячи зрителей спешили в амфитеатр для того, чтобы развлечься на государственный счет. Часто праздник открывался травлей диких зверей. Кровавые сцены, когда хищники с жадностью раздирали друг друга, сменялись показом дрессированных животных, удивлявших публику невероятными цирковыми трюками. Люди также боролись со зверями. Чаще всего это тоже были военнопленные, осужденные преступники или же вольнонаемные, обучавшиеся в специальных училищах.

Звероборец. Граффито из Помпей

По нескольку дней не кормленные либо специально натасканные на людей дикие звери выступали в некотором роде в качестве палачей, ибо в программу игр в амфитеатре входило и публичное наказание преступников. Самым безобидным при этом считалось выставление виновного на всеобщее обозрение посреди арены. Хуже приходилось тем (и это гораздо больше возбуждало публику), кого бичевали либо сжигали живьем. Нечеловеческим бесчувствием можно объяснить смертный приговор, когда на растерзатше хищникам выставляли привязанную к столбу и поэтому совершенно беззащитную жертву. Чтобы продлить ее страдания и вместе с тем возможность наслаждаться этим зрелищем, жертве иногда давали оружие. Звери набрасывались на несчастных, вырывая из их тел такие куски, что порой любознательные врачи использовали эту возможность для изучения внутреннего строения человека. Среди изуродованных и с головы до ног окровавленных смертников находились и такие, что просили не о милости, а о том, чтобы их мученическая смерть была оттянута до следующего дня.

Подобные ужасные зрелища обставлялись пышно и театрализованно. Особенно любимы были собственно театральные, особенно пантомимические, представления с пытками и казнями на арене. Однако, вместо того чтобы пригласить артистов изображать муки и смерть, выводили преступников, предварительно заставив их выучить изображаемые сцены. И они подвергались настоящим страданиям. Один из них, вор, сожженный заживо, предстал на арене в одеянии Геркулеса. Еще у нескольких жертв в дорогих, шитых золотом туниках и пурпурных накидках, языки пламени вырывались прямо из-под великолепных и легковоспламеняющихся одежд, подобных смертоносным одеяниям волшебницы Медеи, а толпа на скамьях амфитеатра упивалась созерцанием того, как несчастные кричали и катались по песку арены, умирая в ужасных страданиях.

Не существовало такой пытки или казни, которую бы не инсценировали перед публикой. Каждый мог видеть, как мужчина в роли Аттиса лишался признаков своего пола или как некто, изображавший Муция Сцеволу, [55] Муций Сцевола — легендарный герой ранней римской истории; схваченный после неудачного покушения на царя этрусков Порсенну, положил руку в огонь, чтобы доказать свое мужество. Согласно легенде, пораженный Порсенна отпустил его и снял осаду Рима. держал руку над огнем до тех пор, пока она не сгорела. Этот случай Марциал описывает в следующей эпиграмме:

Еще один преступник был, подобно предводителю разбойников Лавреолу, [56] Лавреол — известный в свое время разбойник, выведенный в ряде произведений. прибит на кресте и отдан на растерзание зверям. Марциал описывает, как его плоть и члены отваливались по кускам, пока тело не перестало быть телом. То ли в самооправдание, то ли для успокоения совести он добавляет, что замученный наверняка был отцеубийцей, храмовым вором или поджигателем-убийцей:

Но даже подобные извращения, длившиеся достаточно долго, теряли свою привлекательность, и потому устроители «разбавляли» отвратительные мифологические представления веселыми, забавными и неприличными сценами. Так, например, под купол навеса поднимали мальчика или же выпускали на арену женщину верхом на дрессированном быке, чтобы изобразить таким образом греческую легенду о Европе, дочери царя Финикии Агенора, которую Зевс в образе быка увез из Фив на Крит. В программе, сопровождавшей гладиаторские игры, которые устраивал Нерон, зрители могли видеть, как свою страсть удовлетворяла Пасифая, жена Миноса, царя Крита, наказанная Афродитой любовью к быку. В одной из плясок юношей и девушек представлялось, по словам Светония, «как бык покрывал Пасифаю, спрятанную в деревянной телке, — по крайней мере, так казалось зрителям». Эта деревянная корова, которую покрывал бык, была, по преданию, изготовлена Дедалом, бежавшим затем с острова при помощи крыльев из перьев и воска. Его сын Икар, сопровождавший его, в полете слишком приблизился к Солнцу, растопившему воск на его крыльях, — Икар рухнул в море. Нерон приказал изобразить и это. Светоний так описывает соответствующий эпизод: «Икар при первом же полете упал близ императора и своею кровью забрызгал и его ложе, и его самого».