Гельмут Хёфлинг - Римляне, рабы, гладиаторы: Спартак у ворот Рима

Так, например, епископ Игнатий Антиохийский уже в III в. н. э. писал следующее:

«С рабами и рабынями не обходись высокомерно! Но и они не должны заноситься, но, к чести Господа, и далее оставаться рабами, с тем чтобы получить от Господа лучшую свободу. Не следует им стремиться освободиться за счет общины для того, чтобы не оказаться рабами этого стремления».

Лишь столетием позже, когда группы монахов в Малой Азии и Северной Африке начали принимать беглых рабов, а епископ Феодор Мопсуэстийский (392–428 гг.) потребовал уничтожения рабства, общественные настроения изменились значительным образом.

Однако истинный успех христианской этики связан с движением против рабства в ХГХ в., развернувшимся прежде всего в Северной Америке.

К тому времени Римская империя давно уже прекратила свое существование, а время Спартаков прошло.

Однако люди не забыли о нем. Они помнили о Спартаке и в древности, помнят и сейчас. И хотя среди современников — представителей более высоких слоев общества Спартак пользовался дурной славой, имя его глубоко врезалось в память римлян, и уже поколением позже оно стало нарицательным. Этим именем Марк Антоний назвал молодого Цезаря, [92] Молодой Цезарь — имеется в виду Октавиан. вербовавшего солдат, а в устах Цицерона Спартаками были тот же Антоний и Клодий. Вплоть до самого завершения эпохи античности имя фракийского гладиатора и вождя рабов употреблялось довольно часто.

Противники Спартака также довольно часто прославляли его, и прежде всего его смерть, достойную героя. Среди римских историков полководческий талант и боевой дух фракийца по достоинству оценил его современник Саллюстий (87–35 гг. до н. э.), по крайней мере такое впечатление складывается на основании дошедших до нас небольших фрагментов его «Истории». И действительно, достойно удивления то, как Спартак, который в чужой стране мог полагаться лишь на самого себя, сумел, преодолевая все трудности, организовать и вооружить свои отряды и превратить их в боеспособную армию. Саллюстий обращает внимание читателя и на величие души Спартака, когда говорит об усилиях, прилагавшихся им для того, чтобы обуздать бессмысленную жажду уничтожения, которой пылали его приверженцы. Поэтому историк противопоставляет вождя всей массе необузданных и жестоких повстанцев.

В следующем столетии благородство Спартака, запрещавшего своим воинам иметь серебро и золото, превозносил римский писатель Плиний Старший (23–79 гг. н. э.). Вождя рабов он приводил в качестве примера для изнеженных и развращенных римлян, питавших порочную страсть к этим благородным металлам.

В литературе имя Спартака возникло лишь в эпоху Просвещения, когда на пороге Великой французской революции интересы обратились к угнетенным народным массам. Первая поэтическая обработка этого материала вышла из-под пера француза Б. — Ж. Сорэна. В своей трагедии он пытается беспроблемный в общем-то сюжет украсить драматическим, но банальным любовным конфликтом, который герой разрешает в свободолюбивом духе и увенчивает собственной смертью. Драма Сорэна натолкнула сначала Лессинга (в 1770–1775 гг.) и Грилльпарцера (в 1810 г.) на мысли о написании трагедии о Спартаке, но эти планы реализованы не были.

В многочисленных последовавших затем драмах, которые хотя и были завершены, но к сегодняшнему дню оказались совершенно забытыми, Спартак оказывается жертвой своего рода Лернейской гидры — собственного желания освободить рабов, превращающегося в стремление разрушить Рим.

Романисты также, как могли, разрабатывали и обогащали спартаковскую тему различными мотивами. В новейшее время его охотно делали носителем свободолюбивых и революционных идей — примером тому могут служить произведения Ипполито Ньево, одного из сподвижников Гарибальди, и американского писателя Говарда Фаста. В вышедшем в 1940 г. романе Артура Кестлера «Гладиаторы» автор говорит о невозможности осуществления разумной и гуманной революции.

Спартак стал героем стихов и поэм, музыкальных драм и балетов и конечно же телефильмов.

Образ античного борца за свободу активно использовался и в политической пропаганде и агитации. В январе 1916 г. Карл Либкнехт начал публикацию своих «Спартаковских писем», а в 1917 г. он вместе с Розой Люксембург создал Союз Спартака, леворадикальную революционную организацию, со времени русской Октябрьской революции исповедовавшую большевистские идеи и на партийном съезде 1918–1919 гг. переименованную в Коммунистическую партию Германии.

Имя фракийского вождя рабов сохранилось в названии малочисленного коммунистического союза студентов «Спартак» (в Западной Германии) и до недавнего времени — в больших спортивных соревнованиях в странах Центральной и Восточной Европы, именуемых спартакиадами.

Со времени восстания гладиаторов и смерти великого вождя рабов прошло две тысячи лет. Так меняется мир.

Итак, перевернута последняя страница, еще немного — и опустится занавес, смолкнут гул амфитеатра, вздохи и стоны несчастных рабов, чеканные речи знатных римлян. И все же, отложив в сторону повествование о Спартаке, любознательный и терпеливый читатель наверняка еще хотя бы ненадолго задержится в мире древности, ведь не сразу сотрутся из памяти, вытесненные новыми впечатлениями, яркие картины тысячелетней римской истории и быта Вечного города, ставшие по воле Г. Хёфлинга фоном одного-единственного события I в. до н. э. — восстания рабов.

Разумеется, сам этот прием — увидеть в малом большое и наоборот, показать одно через другое — далеко не нов ни в беллетристике, ни в научной литературе. Но ведь каждый автор делает это по-своему, в чем и заключается притягательность вечного повторения, казалось бы, одного и того же сюжета. Если бы перед нами лежал исторический роман, следовало бы поинтересоваться мнением литературной критики о том, насколько автору удалось воплотить свой творческий замысел. Но Г. Хёфлинг не писал исторического романа. Жанр его книги можно было бы определить как научно-популярную беллетристику. При этом автор поставлен в весьма определенные условия игры. С одной стороны, ему противопоказан чистый вымысел, фантазия, вовсе не опирающаяся на источники, хотя бы и самые недостоверные, а с другой стороны, ему не положено углубляться в дебри академической науки, ее теоретические и методологические проблемы. Иначе говоря, в такой книге не должно быть места ни романтической любви Спартака к Валерии — жене, а затем вдове Суллы (как в популярном у нас романе Р. Джованьоли), ни высоконаучным дискуссиям о социальном составе войска восставших, наличии или отсутствии классового сознания у рабов и т. п.