Хамза Есенжанов - Яик - светлая река

- Срезала его кудаша, насмерть срезала, - сказал Аманкул сидевшему справа сухощавому джигиту. - Жартай умеет только пялить глаза на чужих баб, а с нашей кудашой разговаривать - надо иметь голову. Здорово она его, а?.. Положила на обе лопатки, аж онемел бедняга!

- Это еще не победа, - возразил сухощавый джигит.

- Жартай тоже хорошо говорит, - послышался чей-то голос за спиной Аманкула, - словно гвозди со шляпкой вгоняет в каблуки.

- Что он сказал путного? Бабьи сплетни повторил и все?.. Слышал от кого-то, что кудаша не любит своего жениха, и теперь пытается опорочить ее этим. Тоже мне, нашелся чем козырять. Разве так можно победить образованную красавицу?

Аманкул и джигиты так увлеклись разговорами, что не заметили, как в юрту вошел акын Нурым. Услышав его голос, все встрепенулись.

- Говори-ка поумнее, Жартай, - сухо сказал Нурым. - Не к лицу джигиту повторять разные сплетни. Или, может быть, ты не джигит? И колкости твои совершенно не к месту. Гостья наша не очень-то хочет быть в обществе мирзы, который щеголяет отцовским богатством и разбрасывается калымами в сорок семь голов.

- С каким намерением ты пришел? - спросил Жартай, медленно, словно нехотя, поворачиваясь всем корпусом в сторону Нурыма. - Пришел учить меня уму-разуму? В своем ауле, так и храбрости много? Я не спрашивал у тебя, жарапазанши*, как мне разговаривать с девушками и молодайками.

______________

* Жарапазанши - странник, кочующий из аула в аул и распевающий религиозные песни.

Нурым нахмурился, бронзовое от загара лицо его сделалось землисто-серым, словно над его головой вдруг собрались тучи и затмили собой солнце; брови почти сошлись на переносице, глаза сверкнули гневом. В юрте стало так тихо, что было слышно, как в решетках скребется какой-то жучок. "Ну, сейчас огромный кулак Нурыма будет на Жартаевой голове..." - подумал Аманкул. Джигиты и девушки напряженно смотрели на Нурыма, ожидая, что вот-вот, с минуты на минуту кинется он на мирзу и начнет колотить его.

- Жартай, как ты смеешь обзывать меня жарапазанши? - сжимая кулаки, сквозь зубы процедил Нурым. - Видел ли ты когда-нибудь, чтобы я стоял у твоего порога, просил милостыню и славил твоих предков? Может быть, я и воздал бы тебе хвалу, но хвалить-то тебя не за что, уж больно ты жидок... Без года неделя, как кости твои стали обрастать жиром... Не зазнавайся, слышишь, веди себя как положено да знай, что говоришь!

- А ты кто такой, чей норовистый конь?

- Кто бы я ни был, тебе до этого нет дела.

- Братом образованным гордишься?

- Что мне гордиться братом, я и сам могу тебя обхватить три раза!.. А чтобы тебе с моим братом разговаривать, ставь под ноги подставку повыше, а то не дотянешься...

Жартай, чувствуя, что дальнейший разговор ни к чему хорошему не приведет и Нурым действительно может поколотить его, решил действовать по-другому. Он знал, что лучший способ оскорбить устроителей вечеринки - в самый разгар веселья встать, уйти и увести с собой всех, кто приехал с ним. Всюду, где бывал Жартай, он до конца держался высокомерно и вызывающе. Если ему не удавалось взять верх словом, то он прибегал к грубым выходкам, а когда и это не действовало на гостей, то просто гордо уходил. Не изменил он своей привычке и сегодня, встал и быстро вышел из юрты. Джигиты и девушки неодобрительно посмотрели ему вслед. Они осуждали мирзу за то, что он вызывающе вел себя с кудашой Менди-кыз, оскорбил Нурыма и теперь, не в силах выдержать спор с акыном, покинул вечеринку.

- Я не могу присутствовать там, где бывает Нурым. Не затем я приехал на ваш вечер, чтобы выслушивать оскорбления от вашего придурковатого акына, сказал - Жартай руководителю вечеринки.

Сулеймен, уходивший к очагам, чтобы посмотреть, готово ли угощение для гостей и поторопить хозяек, не слышал спора между Нурымом и мирзой. Он недоуменно пожал плечами.

Жартай, не дожидаясь ответа, вернулся к дверям юрты и, обращаясь к своим сестрам, сидевшим с Менди-кыз, крикнул:

- Вставайте, здесь нам нечего делать!

- Что с тобой случилось, Жартай? - спросил Сулеймен. - На тебе нет лица!.. Наверно, пошутили с тобой, разыгрывают, а ты обиделся? Разве так можно? Да и нехорошо уходить с вечеринки. Я был занят и не знаю, что у вас тут произошло, но, по-моему, никто не мог тебя оскорбить.

- Нурым оскорбил моих предков, я не могу этого простить.

- Ты как мальчишка, Жартай, разве можно все принимать близко к сердцу?

- Зачем ты его уговариваешь, Сулеймен, пусть уходит, - в дверях юрты появился Нурым. - Ты что, боишься, что без Жартая скучно будет? Или не хочешь отпускать "умного" собеседника?

- Я не дурак, чтобы сидеть в обществе такого шута, как ты, - отозвался Жартай.

- Иди, иди, скатертью тебе дорога!

- Нурым, перестань, пожалуйста, - попросил Сулеймен.

- Не перестану. Нечего ему тут делать. Подумаешь какой важный гусь! Нечего тебе гордиться, мирза, твой отец давно уже не волостной управитель. Ты - чванливый неуч, не умеешь вести себя в обществе порядочной девушки, так уходи поскорее.

- Придержи свой язык!

- Ты мне не указ.

- Увидишь, кто тебе указ...

- Не стращай, не из пугливых! Проваливай отсюда, ну?!. - Нурым стал в спину подталкивать Жартая. - Давай, давай, проваливай!..

Между мирзой и акыном стал Сулеймен. Пришли и другие джигиты и развели спорщиков.

Сестры Жартая, извинившись перед Менди-кыз и молодежью, последовали за братом. Он усадил их в повозку и стегнул сытых, застоявшихся лошадей... После отъезда мирзы на вечеринке снова разгорелось веселье. Кто-то из джигитов запел песню о дивных вечерах на джайляу. Ее подхватили десятки голосов. Вырвавшись из юрты, звонкая и задорная песня разлилась по притихшей ночной степи. Ветер поднял ее на крылья и понес через холмы и овражки к реке. Почти у самой Анхаты догнала она одинокую повозку мирзы. Жартай поморщился и туже натянул шапку на уши, чтобы не слышать ее.

А в юртах молодежь веселилась, забыв обо всем на свете. Незаметно пролетела короткая летняя ночь. Когда на востоке узкой полосой забрезжил рассвет, перед гостями расстелили дастарханы и подали кушанья.

Предупредительный Сулеймен, как только уехал мирза, извинился перед Менди-кыз и посадил рядом с ней Хакима.

- Милая кудаша, - сказал он, слегка поклонившись почетной гостье, - не огорчайтесь, что ушел мирза. Я сажаю рядом с вами достойного джигита и надеюсь, что он придется вам по душе.

Между Хакимом и кудашой быстро завязалась беседа. Хаким за ужином стал рассказывать Менди-кыз, как проводит вечера городская молодежь. Не забыл поделиться своими впечатлениями о спектаклях Казанского театра, приезжавшего зимой в Уральск. Загипа ревниво прислушивалась к их разговору, лицо ее то бледнело, то багровело. Все предыдущие дни она только и думала о Хакиме. Ее девичье воображение рисовало будущее счастье: они вместе с Хакимом покидают аул и уезжают в сказочные сады и жемчужные дворцы фантастических городов Востока Иранбаги и Гаухарнекин... И вот все эти мечты теперь рушились. Она все больше и больше хмурилась, глядя на смеющееся лицо Менди-кыз, и в ней поднималась ненависть к круглолицей красавице кудаше...