Снегов Снегов - Прометей раскованный

— Но вы отрицаете и расовую теорию! — настаивал учёный следователь.

К расовой теории Ланжевен тоже не испытывал симпатии.

— Вы ненавидите Германию! — орал Бемельсбург. — Вы стремитесь к уничтожению немецкого народа!

— Вам, как историку, следовало бы знать, что в 1921 году я председательствовал на митинге против Версальского мира, унизившего Германию. И происходил этот митинг в Берлине,— с достоинством указал Ланжевен.

Допрос походил на дуэль на шпагах. Седой физик, так удивительно напоминавший состарившегося мушкетёра, с изяществом, не теряя ни учтивости, ни иронии, отражал беспорядочные выпады гестаповца.

Разъярённый Бемельсбург стукнул кулаком по столу.

— Что вы там говорите о любви к германскому народу! Вы — француз, этим всё сказано. Истый немец — приверженец порядка. Француз — мятежник и разрушитель! Какую бурю породили двести лет назад ваши энциклопедисты! Вы такой же, как Даламбер и Дидро!

Ланжевен поклонился:

— Благодарю вас. Для меня высокая честь быть таким же, как Даламбер и Дидро!

В старинной тюрьме Санте, при тусклом свете крохотного, под потолком, окошка одиночной камеры старый физик коротал часы за вычислениями на клочках бумаги — взамен отобранной авторучки шла обгорелая спичка... Работа прекращалась только с темнотой да когда из-за стен доносились крики пытаемых. Сгорбившись, бормоча в усы проклятия, Ланжевен тогда ходил по камере — четыре шага от двери к стене, четыре шага от стены к двери...

А за стенами Санте забушевала буря. «Свободу Лаижевену!» — кричали надписи на стенах, листовки, прокламации. «Пишите Ланжевену!» — требовали подпольные листки. На Санте обрушились лавины писем от учёных и студентов, рабочих и чиновников, стариков и подростков — от всех, кто не позабыл ещё, что рождён французом. Гестапо растерялось. Защита Ланжевена становилась всенародным делом. Ничего похожего заправилы тайной полиции не ожидали.

В день, когда в расписании значилась очередная лекция Ланжевена, в Коллеж де Франс собрались все его студенты. Историк Фараль стал уговаривать толпу разойтись. Не надо давить на следственные власти. К сожалению, профессор Ланжевен известен связями с коммунистами. Его освободят, когда станет ясно, что он не зашёл далеко в политических симпатиях, мало приличествующих учёному.

Но на возмущённых студентов не действовали уговоры. Немецкая полиция взяла под охрану входы в институт. Жолио отпер закрытую аудиторию, взошёл на трибуну Ланжевена, простёр руку в зал:

— Гордость французской науки Поль Ланжевен брошен оккупантами в тюрьму. И после этого нам твердят о сотрудничестве? Я торжественно объявляю, что не возвращусь в свою лабораторию, не прочту ни одной лекции, пока Ланжевена не освободят!

В ответ на демонстрации немцы закрыли высшие школы, предписали иногородним студентам покинуть Париж, выстрелами разогнали студенческую сходку. Широко прокламированное «культурное сотрудничество» проваливалось. Гестапо отступило. Ланжевена после полуторамесячного заключения выслала под надзор полиции в старинный городок Труа, в оккупированной немцами зоне Франции.

Жолио вернулся в лабораторию и возобновил лекции.

Немалое влияние на освобождение Ланжевена оказало ходатайство Гентнера. Гестапо не хотело создавать препятствия представителю «арийской физики». А Жолио Гентнер сказал не без иронии:

— Фредерик, если вы хотите привлекать специальное внимание гестапо, то я не буду возражать против ваших публичных выступлений. Во всех других случаях они излишни.

Жолио понял намёк. После кампании за вызволение Ланжевена наблюдавшее за Жолио гестапо не могло обнаружить серьёзных поводов для придирок. Правда, профессор занимался своими темами. Но институт был открыт для немцев, сам профессор с такой готовностью знакомил приезжих из Берлина со своими исследованиями, что обезоруживал самых подозрительных. Доклады Гентнера носили успокаивающий характер.

В Париже мало было столь же благонадёжных учреждений. Да разве и можно было ожидать здесь чего-либо опасного? Значительная часть помещений Коллеж де Франс была занята под немецкие военные учреждения, двери лаборатории Жолио были неподалёку от кабинетов, где сидели немцы в мундирах. Лояльность прославленного учёного была вне подозрений, вспышка в связи с делом Ланжевена объяснялась личной привязанностью ученика к учителю. Здесь не к чему было особенно присматриваться, незачем совершать обыски. В оккупированной зоне росло партизанское движение, проклятые маки взрывали поезда, бросали самодельные бомбы в штабы. Борьба против маки была важнее, чем подглядывание за любезным, благожелательным профессором.

Но если бы гестапо произвело тщательный обыск у себя под боком, то оно обнаружило бы, что рядом с безобидными материалами сушится и пироксилин, а лаборанты, наряду с жидкостями для анализов готовят смеси для бомб и зажигательных бутылок, а вентиляционная труба в коридоре превращена в склад оружия. Да и на квартире лояльного профессора были бы наедены отнюдь не лояльные материалы. А в некоторых лаборантах в белых халатах, усердно таскающих бутыли с кислотами, узнали бы безуспешно разыскиваемых партизан, за голову которых назначена награда.

Однажды Жолио арестовали после организованной им в музее встречи руководителей партизан. Жолио с возмущением доказывал, что его приняли за другого. Гентнер снова вмешался. Нужно работать тщательней, господа! На что это похоже? Спутать великого учёного, так дружески настроенного к немцам, с подпольным террористом!

После освобождения Гентнер сказал Жолио с обычной иронией:

— Материальные тела отбрасывают тень. Безопаснее, когда видят одну, а не две тени. Невежды могут вообразить, что человек раздваивается.

В 1942 году Жолио вступил в Коммунистическую партию.

Осенью 1943 года из Лондона приехал агент, которому нужно было встретиться с руководителем Национального фронта освобождения. Речь шла о совместной акции сил Сопротивления и британской авиации против германской армии, занявшей Южную Францию. Агенту дали явку — домик в окрестностях Парижа. Хозяин домика, пожилой огородник, провёл гостя в комнату, где уже сидело несколько лидеров Сопротивления. Президент Национального фронта запаздывал, хозяин с беспокойством выглядывал в окно. Наконец показался велосипедист с пакетом на багажнике. Хозяин поспешил навстречу.

— Осторожнее с грузом, Жак, — сказал велосипедист. — Если вы с ним споткнётесь, заседать мы будем на небесах.

И он весело рассказал, что поезда из Парижа временно не ходят, пришлось взяться за велосипед. На выезде из города его остановили жандармы, проверяющие пропуска.