(Исецкий) Соломон - Среди красных вождей том 1

Отдохнув с дороги, я через два дня явился к Воровскому, чтобы сообщить о принятом решении про­давать в Швеции при моем посредничестве запасы наших вин. Он, по-видимому, был очень неприятно удивлен, увидя, что я вернулся жив и здрав, но note 32 Note32 33 сперва хотел было встретить меня по прежнему, как доброго знакомого.

— А, вот и вы! — начал он. — Хорошо ли съездили?.. Что там новенького?…

— Как видите, — сухо ответил я, — несмотря ни на что, я таки вернулся. И вот, в чем дело…

Тут я изложил ему выработанный нами проэкт вывоза старых вин. Ему это сообщение не понрави­лось и он, не скрывая уже своей неприязни ко мне, сказал:

— Все это очень хорошо, но почему это дело воз­лагается на вас и на Красина? Ведь в Стокгольме, на­сколько мне известно, я являюсь официальным представителем РСФСР… Казалось бы естественным возложить это дело на меня… или вообще поручить мне ор­ганизовать его.. Ну, да впрочем, раз такова воля началь­ства, я должен повиноваться…

— Да нет, — ответил я, — пожалуйста, берите его на себя. Я вам передал только по указанно Ленина об этом решении и проэкт. Но у меня нет ни малей­шего желания нарушать ваши прерогативы…

Я, признаться, был рад, что дело этим кончилось, так как не сомневался, что, если бы я принялся за него, то Воровский употребил бы все меры, чтобы мешать мне, пошли бы дрязги… Когда этот вопрос был у нас пись­менно оформлен, и я собирался уже уходить, Воровский вдруг спросил меня снова дружески-интимным тоном:

— Ну, Георгий Александрович, скажите мне теперь по-товарищески… что?.. Очень плохи дела в Петербурге?… Скоро конец?..

— О, нет, все идет великолепно, — сухо ответил я и, оборвав этим наше свидание, ушел.

note 33 Note33 34 Само собою, я написал Красину о моем разговоре с Воровским и о том, что я отказываюсь от этого дела, и просил его передать об этом Ленину. Месяца через два я получил от Красина письмо, в котором он, между прочим, сообщал, что собирается в Стокгольм.

К этому времени положение Воровского, как по­сланника, значительно окрепло. Он снял помещение для своего посольства, расстался с «Сименс и Шуккерт» и назначил себе в помощь в качестве торгового аген­та некоего Циммермана, мужа сестры своей жены, которому были приданы и консульские функции. Я знал несколько этого Циммермана. Это был неудавшийся кинема­тографический артист, человек без всякого образования с резко выраженными черносотенными симпатиями, очень безалаберный, не имевший ни малейшего представления о торговых делах. С Воровским я почти не ви­дался, лишь изредка встречая его у жены Красина, причем мы с ним никогда не разговаривали. Но так или иначе, до меня доходили слухи о деятельности представи­тельства.

Отмечу вкратце, что в то время Стокгольм, как столица нейтрального государства, представлял собою весьма оживленный торговый центр, наполненный вся­кого рода дельцами-спекулянтами, торговавшими всем, чем угодно, и составлявшими себе громадные капиталы. Естественно, что, когда на рынок выступила и РСФСР, вся эта армия дельцов устремилась в советское посоль­ство и, пользуясь случаем, стала сбывать ему всякие негодные товары. И в «Гранд-Отел», где, по существу, находилась черная товарная и валютная биржа и где юти­лись все эти спекулянты, заключались громадные сделки, и оттуда же шли по всему городу разговоры обо всех note 34 Note34 35 ловких проделках, о колоссальных куртажах, о сбыте негодных товаров и пр. и пр.

Но в мою задачу не входит приведете этих слухов и разговоров и потому я не буду их повторять. Однако, было одно обстоятельство уже общественного значения, вышедшее за пределы простых слухов и ставшее одно время довольно сенсационным, о котором я вкратце и упомяну. Как я отметил выше, около советского правительства ютилось не мало темных дельцов. И вот в Стокгольме же произошло несколько убийств (не могу привести, сколько именно было случаев) лю­дей, ведших дела с представительством. Убийства эти произошли при обстоятельствах весьма таинственных, и вскоре в городе заговорили о какой то специальной организации, расправлявшейся с близко стоявшими к представительству лицами… Слухи ползли и ширились и при­нимали подчас какие то фантастические размеры… Об этих убийцах и убийствах Воровский написал брошю­ру под заглавием, если не ошибаюсь, «Лига убийц». Я читал ее и, насколько помню, она ничего не разъяснила. И вопрос этот так и остался, в сущности, весьма загадочным… Когда-нибудь беспристрастная история раскроет его, а также и роль Воровского…

Между тем, приехал Красин. Мы встречались с ним почти каждый день и, само собою, все время гово­рили о том, что у нас обоих болело — о России, обме­ниваясь нашими впечатлениями и наблюдениями. Сообщил он мне подробности — уже общеизвестные — о разгоне Учредительного Собрания…

Как и понятно читателю из вышеизложенного, мои впечатления были в высокой степени мрачны. Не менее мрачен был взгляда Красина, как на настоящее, так и на будущее. Мы оба хорошо знали лиц, ставших у note 35 Note35 36 власти знали их еще со времени подполья, со многими мы были близки, с некоторыми дружны. И вот, оце­нивая их, как практических государственных деятелей, учитывая их шаги, их идеи, учитывая этот новый курс, ставку на социализм, на мировую революцию, в жертву которой должны были быть, по плану Ленина, при­несены все национальные русские интересы, мы в будущем не предвидели, чтобы они сами и люди их школы могли дать России что-нибудь положительное. Mы отдава­ли ceбе ясный отчет в том, что на Россию, на народ, на нашу демократию Ленин и иже с ним смотрят толь­ко, как на экспериментальных кроликов, обреченных вплоть до вивисекции, или как на какую то пробирку, в которой они проделывают социальный опыт, не дорожа ее содержимым и имея в виду, хотя бы даже и изломав ее вдребезги, повторить этот же эксперимент в мировом масштабе. Мы ясно понимали, что Россия и ее на­род — это в глазах большевиков только определен­ная база, на которой они могут держаться и, эксплуа­тируя и истощая которую, они могут получать средства для попыток организации мировой революции. И притом эти люди, оперируя на искажении учения Маркса, строили на нем основание своих фантастических экспериментов, не считаясь с живыми людьми, с их страданиями, принося их в жертву своим утопическим стремлениям… Мы понимали, что перед Россией и ее народом, перед всей русской демократией стоит нечто фатальное, его же не минуешь, море крови, войны, несчастья, страдания… Было поистине страшно. Ведь мы оба с юных лет любили наш народ, худо ли, хорошо ли, чем то жертвовали для него, для борьбы за его светлое будущее, за его свободу. В нас не погас еще зажженный в юные годы светоч нашего, для нас великого и note 36 Note36 37 дорогого идеала — добиваться и добиться того момента, ког­да наш народ в лице своих государственных организаций, им излюбленных, им одобренных, им установленных, свободно выскажет свою волю, — как он хочет жить, в чьи руки он желает вложить бразды правления, каково должно быть это правление… И мы по­нимали, что, как мы это называли, «сумасшествие», ох­ватившее наших экспериментаторов, есть явление, с которым следует бороться всеми мерами, не щадя ни­чего.