Клод Фаррер - Корсар

- Ну, и тогда?

- Тогда чуть было не вышло дело дрянь: потому что Гильом Морван не зарядил наших орудий, кроме двух погонных пушек. Да, вдобавок, у того были восемнадцатифунтовые, и числом двадцать четыре (Тома Трюбле объясняет на сокращенном морском жаргоне, что голландский фрегат был вооружен восемнадцатифунтовыми пушками, - пушками, стреляющими ядрами, весом в 18 фунтов, - и что пушек этих было 24, то есть по 12 орудий с каждого борта, тогда как "Большая Тифена", значительно более слабая, несла на себе всего 16 пушек, стреляющих 12-фунтовыми ядрами, то есть имела по 8 пушек с каждой стороны.

До последних времен парусного флота сохранялся обычай обозначать пушки не их калибром, в сантиметрах или миллиметрах, как это делается теперь 305 миллиметровые орудия, а по весу снарядов, выраженному в фунтах.); что давало ему двенадцать выстрелов по правому борту, против наших восьми, да еще двенадцатифунтовых. Ну, тогда понятное дело...

- Продолжай, сынок.

- Нас порядком потрепали, сверху донизу, сударь. Я к самому важному бросился, стало быть к орудиям, чтобы вытащить пробки (Пробка - деревянная втулка, прикрывавшая пушечное жерло для защиты дула от дождя и пыли.), изготовиться, зарядить, и все... А тем временем Голландец нам влепил два бортовых залпа, да так метко, что когда я снова выбрался на шканцы, то увидел, что нам срезало брамселя и фор-марсель. Наши начали сдавать. Иные попрыгали в люки, чтобы спрятаться в трюме. А один дурной... нет нужды его называть, чтобы не позорить его семью, так как он малуанец... один дурной, стало быть, теребил фал для спуска флага (Спустить флаг - сдаться.). Первым делом я двинулся к нему; и строго с ним поговорил пистолетной пулей в голову... Так уж нужно было... верно говорю...

- Хорошо, милый мой. А дальше?

- Дальше-то... да все так же! Гильом Морван и Ив Ле Горик уже свалились. Пришлось мне принять команду. Поэтому я решил пристать к Голландцу, благо он продолжал нам всыпать, сколько мог, в самое брюхо двойными залпами, а мы слишком слабо отвечали. Так бы долго мы не протянули, сударь.

- Я то же говорю. Только как же ты пристал, парень?

- На одном руле (Приставали на абордаж, управляя одновременно рулем и парусами.), раз все постарались забраться поглубже в трюм. Я чуть ли не один и был на палубе. Но как только мы встали борт к борту с неприятелем, я живо выгнал всех наверх...

- То есть?

- Гранатами, черт побери! Которые я им побросал на головы! Этак ребятам стало жарче снизу, чем сверху. Вылезли, поверьте. И в такой ярости, что стало совсем просто двинуть их на того. Тем более, что это племя канониров и не подумало даже бросить свои пушки, чтобы нас встретить. Им кроме банников (Банник - род метелки, которой чистились пушечные стволы.) нечем было и крыть, можно сказать. Живо все кончили.

- Опять скажу - хорошо! А призовое судно?

- Потоплено, сударь. Рук не хватало, чтобы его увести. У нас и так было семнадцать убитых, как я докладывал вам, да сорок-сорок пять раненых, из которых добрая половина либо изувеченных, либо выведенных из строя. К тому же приз стоил гроши: никакого груза и старый корпус.

- Сколько пленных, Тома Трюбле?

Тома Трюбле, переступая с ноги на ногу, покачал свое грузное тело и улыбнулся:

- Чего, сударь? Какие там пленные! Во-первых, не хватало помещения. А потом ребята слишком перетрусили, - теперь это приводило их в смущение. Невозможно было оставить на "Большой Тифене" свидетелей такой штуки - как малуанцы попрятались в трюм от неприятеля. Никак невозможно! Потому, когда топили Голландца, я не обращал внимания на его экипаж. Ну и вот. Что об этом толковать,

- У них были шлюпки?

- Да... поломанные чуточку... Но они сколотили вроде как бы плот... И потом они всегда отлично плавают, эти голландские крысы...

Тома Трюбле от души рассмеялся.

Арматоры тоже смеялись. Только один Жюльен Граве возразил для проформы

- Все же, милый мой Тома...

Но господин де ла Трамбле, старший среди всех, положил ему на плечо руку.

- Э, приятель! Или вы позабыли, как флиссингенцы захватили нашу "Лилию" в прошлом году? А как они поступили с пленными, эти флиссингенцы? Просто подвязали им камни к пяткам и побросали за борт на стосаженной глубине, - под тем предлогом, что флаг, будто бы, сперва был спущен, потом снова поднят... Как будто не случается никогда картечи перерубить фал!

- Да! - подтвердил Жан Готье.

И Пьер Пикар презрительно закончил:

- Бог ты мой, сколько препирательств!

- Право, больше слов, чем людей потонуло!

- Уж не боитесь ли вы, господа, что у голландцев мамаша помрет.

Они остановились на ступеньках, ведущих в залу собраний, в южном углу двора Равелина. В это время на башне Больших Ворот два раза ударил колокол "Хоремма". Тогда Жюльен Граве, сойдя со ступенек, подошел к своему капитану, чтобы дружески взять его под руку.

- Тома Трюбле, - сказал он, - Тома, сынок, ты честно поступил, и я за это ценю тебя. Теперь пора, ступай в Адмиралтейство. Мы постараемся, если возможно, добиться, чтобы не тянули с осмотром (Ни один матрос с возвратившегося в порт корсарского судна не мог сойти на берег раньше, чем чиновники Адмиралтейства не посетят судно и не оценят груз, с целью избежания тайной разгрузки, уменьшавшей обманным образом долю короля.); надо поскорее отпраздновать на берегу достойным образом победное возвращение наших славных малуанцев. Исполнивши эту обязанность, мы с тобой поговорим, о чем надлежит...

Они тронулись в путь, и остальная компания последовала за ними.

Однако же, когда они прошли главный свод между двумя большими башнями и ступили на малуанскую мостовую, Тома Трюбле вдруг оставил руку своего судовладельца и обернулся, глядя на городскую стену.

В противоположность бронзовому Христу, водруженному над внешней аркой, лицом к рейду, гранитная Богоматерь высилась над внутренней аркой, лицом к городу. И Богоматерь эта - Богоматерь Больших Ворот, которую попы называют также Богородицей Скоропомощницей, - наверно столько сотворила чудес кончиком своего мизинца, сколько все святые в самых святых местах не сотворили и не сотворят всеми своими разукрашенными мощами...

Вот почему Тома Трюбле, не заботясь о почтенных гражданах, терпеливо его ожидавших, одним взмахом руки скинул шапку, башмаки, фуфайку и штаны и затем в одной рубашке, опустившись голыми коленями на твердую мостовую, с шеей, повязанной ремнем от кинжала, три раза подряд прочел Богородице все, какие только знал, молитвы, исполнив таким образом добросовестно обет, который он тайно принес, в самый разгар недавнего боя, в тот самый миг, когда, казалось, все погибло и когда он решил, что одна лишь Богоматерь Больших Ворот способна вышней силой восстановить почти безнадежное положение, разбить уже торжествующих голландцев и даровать искромсанным малуанцам, уже казалось бы, невозможную и чудесную победу.