Евгений Федоров - Большая судьба

Вот седобородый, крепкозубый и кряжистый плотник рубит бревно для конька крыши. Но как рубит! Из-под топора вырисовываются петушки, крестовины, завитки - чудесный русский орнамент на дереве.

- Откуда, дедушка, такое умельство обрел? - любуясь мастерством старика, спросил Аносов.

- От батюшки, а тот от деда! - спокойно ответил плотник. - Мы устюжинские, топор да дерево покорны нашим думкам.

- На век и красиво ладишь, дед! - восхищенно вырвалось у Аносова.

- Чую, сынок, понимаешь толк в нашем мастерстве и глаз твой зорок, ласково заговорил старик. - Да ты, друг мой, оглянись, пройди всю нашу землю и тогда сам увидишь, что значит русский человек. Наш брат мастеровой испокон века от юности и до погоста робит. Без труда, дорогой, и жизнь не мила! Потрудишься - и отдых сладок, и поешь в охотку, и сон в радость. А радостнее всего то, что сробил своей рукой да умельством. Глядишь, а сердце ликует: недаром прожил жизнь! Светлое счастье и радость, милый человек, в честном труде! Ох, заговорился я с тобой! - спохватился вдруг дед. - Иди, иди, милок, своей дорогой! - И старик стал тщательно выстукивать топором.

Аносов добрел до Красной площади. Кремлевские башни были восстановлены и высоко поднимали свои шатровые крыши. Среди балаганов и ларей, раскиданных на площади, толпился народ. Расталкивая его локтями, пробирались калашники, ремесленники, сбитенщики. То и дело слышалось:

- Сбитеньку горячего!

- Пряников медовых, коврижек!

- Пей-ешь на все медные, без сдачи!

- Закусывай, бабы, ребятишки!..

Балаганы были на замке, скоморохи не потешали народ: шел Филиппов-рождественский пост, и москвичи крепко блюли его. Но какой-то подгулявший парень вырвался на свободное местечко с балалайкой в руках и под ее треньканье пустился отплясывать камаринского.

Круглолицая молодайка в белом пуховом платке осуждающе заметила:

- Уймись, суматошный! Уймись, нехристь: в пост этакий в пляс пошел!

Парень только озорно усмехнулся и запел плясовую:

Сею, сею я ленок

На дорожку, на порог,

Чики-брики, так и быти,

На дорожку, на порог... Эх!..

- Вот окаянный! - сердито сплюнула молодка, а у самой темные глаза весело блеснули.

Над кремлевскими стенами кружилось вороньё. С мутного неба посыпал редкий снежок. Сквозь белесую пелену падающего снега изумительным видением проступала церковь Василия Блаженного. На Спасской башне пробили часы. Аносов с бьющимся сердцем вошел в Кремль и, сняв шапку, медленно пошел по булыжной мостовой. Прошло пять лет, но следы пожаров 1812 года еще сохранились на стенах древних соборов и дворцов. Здесь каждая пядь земли кремлевского холма напоминала славные страницы русской истории. Отсюда в лучах зимнего солнца виднелась значительная часть Москвы. За зубчатой стеной, изгибаясь у самых башен, голубеет Москва-река, уходящая на запад к синеющим высотам. За рекой - широкая панорама зданий, разноцветных крыш, переулков тихого Замоскворечья. Направо, далеко на горизонте, в синеве тумана выступают Воробьевы горы. Всё привлекает и манит взор, но милее всего сердцу зодчество безыменных русских мастеров, создавших дивные творения. Вот стремительно вознеслась к небесам колокольня Ивана Великого, а подле нее погруженный в яму Царь-колокол, отлитый русским мастером Моториным в 1434 году. Павел Петрович долго любовался медным гигантом, весившим двенадцать тысяч пудов. Рассказывали, что колокол издавал чистые, приятные звуки. И умен же был простой мастер, отливший это диво!

Неподалеку стояла и Царь-пушка, отлитая при Федоре Иоанновиче в 1586 году мастером Чоховым. Эх, и золотые руки имел этот пушечный литейщик! А подле Арсенала вытянулись ряды пушек, отбитых у французов. Дорого поплатились враги за осквернение русской земли!

Вот и Оружейная палата. Аносов с волнением прошел под высокие каменные своды тронного зала. Еще шло его восстановление, но кое-что из оружия работы старинных русских мастеров уже хранилось здесь. Тут были мечи, латы, шлемы. Некоторые из них "скипелись" от многовекового лежания в земле. Аносов равнодушно прошел мимо них: он искал другого... А вот и булаты! Драгоценные клинки были покрыты затейливым змеистым узором. Великое искусство выделки булатов угасло на Руси в семнадцатом веке; мастера Оружейной палаты были последними из тех, кто умел их готовить.

Аносов долго стоял перед клинками, пока хранитель старинных богатств не напомнил ему:

- Пора, сударь, уходить! Вижу, что оружие сие вам милее всего!

- Вы угадали! - склонив голову, ответил горный офицер. - Я дорого бы дал за тайны изготовления булата!

- Увы, сударь, это невозвратимо! Никто не знает, как отливался металл. Разве что в странах Востока, да и то - вряд ли! - с безнадежностью сказал хранитель.

Аносов снова вышел на Красную площадь. Торг кипел на всем ее протяжении. Сквозь толпу продирался широкоплечий бородатый мужик игрушечник с плетеным коробом за плечами. В руках он держал забавную игрушку и зычно манил покупателей:

- Гляди народ на потеху, на дергунчиков!

На круглой дощечке друг против друга красовались двое: русский и француз. Бородатый русский хват, ухмыляясь, склонился перед иноземцем. А тот, в кургузом кафтанчике, в парике, со шпажонкой на боку, чванно задрал нос перед мужиком.

Игрушечник стрельнул лукавыми черными глазами по толпе и воззвал:

- А ну, гляди, народ, что будет! - Он дернул за ниточки, мужик поднял кулаки и стал дубасить противника. Он сыпал удары по голове, по щекам, по носу. Француз отмахивался, вихлялся, паричок его слетел, нос опустился. Игрушечник и сам в восторге, орет на всю площадь:

Полюбуйся народ

Русский француза бьет!

Лупит его по мордасам:

Вот тебе московский пирог с квасом!

Народ доволен, раздается громкий смех. Плотник с топором за кушаком, сдвинув набекрень шапку, кричит восторженно:

- Эх, братцы, вот потеха, так потеха! Бей, лупи по Напольёну, чтоб знал, куда можно ходить!..

Поздно вечером вернулся Аносов на почтовую станцию. Смотритель дружелюбно взглянул на него и спросил:

- Ну, как матушка-Москва понравилась?

Павел Петрович рассказал про игрушечника. Морщинистое лицо станционного смотрителя построжало.

- Ох, горе наше! Так повелось на Руси, - то татары, то немцы, то французы к нашему куску тянутся, изо рта рвут! Эх-хе-хе! - С минуту станционный смотритель помолчал, а потом предложил:

- Ложитесь-ка отдыхать, сударь, а завтра на зорьке в путь-дорогу по казанскому тракту!

Глава седьмая

ПО СИБИРСКОЙ ГУЛЕВОЙ ДОРОГЕ

Широки просторы, беспредельна русская земля! По избитому казанскому тракту, засыпанному снегом, перевеянному сугробами, мчатся кони на восток. Скрипят под рогожным возком полозья, заливается колокольчик под дугой, а бородатый ямщик без конца тянет унылую песню: