Павел Федоров - Витим Золотой (Роман 2)

В узенькое окно саманной полуземлянки лился светлой полоской веселый солнечный свет, ласково падал на синеватую от побелки стену и висевший над кроватью коврик.

Устя встала, сняла с вешалки шубу, быстро оделась. Она взяла ведра, вышла по тропинке за околицу. По Шиханскому шляху вместе с потерянными клочьями сена курились верблюжьи колючки. Рядом с наезженной дорогой, на приисковых штреках в бугрившейся пустой породе копались ребятишки. Тут же по-осеннему уныло бродили серые вороны. Устя подошла к тому месту, где в свое время старик Буянов обнаружил золотые самородки. Сейчас здесь все уже было выработано. Родник глубоко вычищен и в три венца обложен свежим сосновым срубом. На степановской пашне теперь ютились саманные избенки приисковых рабочих.

Около сруба стоял запряженный в ветхую телегу белый верблюд. На растопыренных березовых стояках лежала дубовая бочка с новыми металлическими обручами. Смуглый, подросший Кунта, в серой, из заячьего меха шапке с длинными, торчащими врозь ушами, черпал ведром воду и выливал в бочку. Он теперь стал на прииске водовозом, снабжал родниковой водой отдаленные хатенки и ближних ленивых хозяек, получая по копейке за ведро. Он терпеливо копил деньги и своими далекими мечтами непременно стать богатым до слез смешил Василия Михайловича и Устю.

- Здравствуй, Кунта, - ставя на землю ведра, проговорила Устя.

- О, здравствуй, тетька Уста! - радостно приветствовал ее Кунта.

- Ты чего не приходил учиться? - спросила Устя.

- Охо-хо, хозяйка! - Кунта отбросил черпак в сторону и провел рукавом холщовой куртки по лицу. - Эх, дорогой мой человек! Целый день туда-сюда воду тащить нада, потом верблюда пасти, потом кашу варим с братом, а придет вечер, как дохлый лягу - и айда спать.

- Устаешь? - сочувственно спросила Устя.

- Хуже верблюда.

- Ну а сегодня придешь?

- Пришел бы, да вот к хозяину жана приехала. Воды таскай, дров руби, баню топи...

- Кто же тебя заставляет?

- Сам я. Мало-мало денежки получать надо же!

- Накопил поди уж? - Устя посмотрела на его рваные, растоптанные сапоги.

- Только чуть-чуть еще...

- Ты бы лучше купил себе сапоги, а то простудишься.

- Ничего. Сапоги брат починит. Он все умеет... Сначала лошадь будем покупать.

- Зачем тебе еще лошадь, у вас же есть верблюд?

- У меня-то есть, а у брата ничего нету. Ему лошадь надо, калым платить тоже надо. Старший брат скоро будет себе жану брать... А как возьмешь ее без калыма, ну-ка скажи? - Кунта посмотрел на Устю и лукаво прищурил и без того узкую прорезь глаз.

- Пусть найдет русскую, тогда и калыму не надо, - пошутила Устя.

- Ого! Друг! - Кунта внушительно покачал своей заячьей шапкой. - На русской...

- А что?

- Эге! Хо-хо! - Кунта снова взялся за черпак.

- Что ты все хохокаешь? - возмутилась Устя.

- А то, что за русскую-то в Сибирь пойдешь, дорогой человек!

- Не говори глупости, чудак ты этакий! - возразила Устя.

- Какой такой чудак! Кодар-то взял русскую - и айда!

- Вспомнил... - Устя растерянно выпустила из рук коромысло.

- Конечно, помним! Видал я, как ему руки железом спутали, потом казак с ружьем в Сибирь его погнал!

Кунта взял черпак и начал наливать в бочку воду, искоса поглядывая на свою учительницу, видел, как она молча покусывала губы. Ему вдруг стало жаль ее. "Наверное, зря все-таки я напугал девку казаком с ружьем", подумал Кунта и, чтобы исправить ошибку, проговорил:

- Зачем сама за водой пришла? Сказала бы мне, я бы тебе целую бочку притащил и денег не брал бы ни одной копейки...

- Надоел ты, Кунта, со своими копейками! - сердито проговорила Устя. - У тебя на уме только деньги да лошади...

- А без лошади как можно казаху? А вон Тулеген-бабай какую Микешке кобылку давал? Ого! Вон он идет, Микешка-то, и барана тащит! У меня тоже много будет баранов...

- Тебе не о барашках нужно думать, а чаще приходить ко мне учиться! Человеком станешь.

- Когда буду богатый, на муллу выучусь...

С Усти сразу слетел весь ее назидательный тон. Не сдержав смеха, она шагнула вперед и споткнулась о ведра. Они с грохотом покатились с пригорка.

- Ай-ай! - Кунта отбросил черпак и помчался за ведрами.

- Значит, муллой будешь? - принимая от него ведра, переспросила она.

- Очень хорошо быть муллой, - вздохнул Кунта. Подмигнув Усте, продолжал: - Борода большая, чалма белая и три жаны.

- Зачем же столько жен?

- Сколько у меня будет кунаков! Чай кипятить надо? Бешбармак варить, доить кобыл, кумыс заквашивать? Школу тоже открою...

- Какую школу?

- Мальчишек стану учить по Корану. Сяду в юрте, как царь-патча, рядом камчу положу.

- Бить станешь?

- А как же! Я у муллы две зимы учился. Все муллы так делают. Озорники ведь мальчишки, мало-мало кровь пускать надо, а то совсем слушаться не будут.

Ведя на веревке барашка, подошел Микешка и поздоровался. Посмеиваясь, Устя рассказала ему о мечте Кунты.

- Другой раз зайдет вечером и такое сморозит! - проговорил Микешка. Посматривая на раскрасневшуюся Устю, спросил: - А вы, Устинья Игнатьевна, совсем перестали к нам заходить.

- Да как-то времени нет, - смутившись, быстро ответила Устя.

- Я, Микешка, помогать приду, - наполняя Устины ведра, сказал Кунта. - Вместе зарежем твоего баранчика. Кишки и требуху отдашь мне?

- Отдам, - добродушно ответил Микешка.

Попрощавшись с Устей, он потянул барана к дому, где жил Доменов. Кунта, тронув своего верблюжонка, помахивая кнутом, затарахтел бочкой.

Устя, нацепив на коромысло ведра с водой, стала медленно подниматься на пригорок. Над саманными свежепобеленными избенками радужно курился дымок. Группа рабочих башкир, не признававших праздника, растаскивали черные бревна сгоревшей промывательной фабрики. Слышался скрежет падающих бревен; вихрившаяся над пожарищем сажа разносилась по поселку и оседала на крышах. Темнорукие, в лисьих и волчьих ушанках временные рабочие, раскатывая бревна, орудовали слегами. Обойдя это памятное пожарище, Устя свернула в свой переулок и вошла в сени. Поставив ведра, она разделась. В продолговатой землянке они занимали с Василисой одну комнату с маленькой кухней. Дверью в комнату служила синяя домотканая дерюга, служившая Василисе во время ее мытарств одеялом и периной. Откинув дерюгу, Устя посмотрела на Василису. Гладко причесанная на пробор, она стояла с оголенными руками у корыта и стирала. Мягкие светлые волосы Василисы, заплетенные в две тяжелые косы, жгутами лежали на белых, забрызганных мылом плечах. Покачиваясь сильным телом, она терла куском мыла брезентовую робу. Почувствовав, что на нее смотрят, она обернулась. Устя стояла в дверях, как в рамке, пристально разглядывала раскрасневшуюся от стирки подругу.

- Может, что у вас грязное есть, бросайте, заодно уж, - проговорила Василиса. У нее было чистое, продолговатое лицо, небольшой, чуть хрящеватый нос. Напряженный и нервный изгиб бровей и полноватых губ говорили о силе и твердости характера.