Павел Федоров - Витим Золотой (Роман 2)

Усмехнувшись, Петр Николаевич решительно покачал головой.

- Я уж тебе сказал, что вчера я мог продать свою душу не только тебе, а самому дьяволу, а сегодня - нет!

Петр увидел испуг и тоску, отразившиеся в ее глазах. На секунду вспомнился Авдей Доменов, который вошел в жизнь Олимпиады, огромный и нелепый, как и само привалившее к ней богатство.

- Пусть она сгинет с глаз долой! - простонала Олимпиада. - А то я...

Она так сжала кисти рук, что кожа на суставах побелела. Олимпиада была убеждена, что у нее вырывают из рук счастье...

- А что ты? - спросил Петр.

- Я могу стражников позвать...

- Ты? - сдерживая одолевавший его гнев, Лигостаев усмехнулся. Можешь пол подолом мести и денежками трясти, но ее не трогай! Теперь она самый близкий мне человек на всем белом свете.

- Близкий? - устремив на Петра помутневшие глаза, повторила она. Отказываясь от денег, он напрочь сокрушал ее волю.

- Василису я никому обидеть не дам, - словно не слыша ее слов, продолжал он. - А стражники? Пусть едут!.. Придут, так встречу. Вон видишь, шашка моя висит? Потом в Сибири, как и дочери моей, и мне места хватит. Запомни это и уезжай подобру-поздорову. Все, что было промеж нами, забудь...

- Боже мой! - Она закрыла лицо руками. Щеки были горячи и влажны от слез.

Петр круто повернулся и вышел. Уже из сеней крикнул:

- Микешка!

- Тут я, - откликнулся из горницы Микешка, распахивая дверь настежь.

- Барыня кошевку велит подавать. Шубку ее прихвати.

- Я мигом! Что она, сама-то? - спросил Микешка.

- Госпожа Доменова немножко захворала и домой собралась, - глядя на растерянно ожидавших женщин, проговорил Петр.

Провожать гостью Петр Николаевич не вышел. Большие ворота с высоким деревянным козырьком открыл Санька. В лицо ему радостно било яркое от снега полуденное солнце. Олимпиада села в кошевку и уткнулась лицом в портфель. Потом разогнулась, поглядела на стоявшего перед нею Саньку заплаканными глазами, прошептала перекошенными губами:

- А ведь коров-то мы с тобой, Саня, только вчерась доили...

- Ишо приезжайте, - добродушно проговорил Санька.

Порывшись в портфеле, Олимпиада успела сунуть ему серебряный рубль. Застывшие кони, гремя бубенцами, взяли с места рысью и лихо вынесли кошевку за ворота. На твердом, укатанном снегу гулко стучали конские копыта, скрипуче свистели полозья, проскакивая мимо посторонившихся Захара Важенина и Гордея Туркова, которого все же уговорил писарь быть посаженым отцом. Петр Николаевич увидел их в окно.

- Святой для меня сегодня день, и святые сегодня совершим мы дела, дорогие мои, - обнимая обеих женщин, проговорил Петр Николаевич.

Гости, о чем-то разговаривая, медленно подходили. Зажав рубль в кулаке, Санька ждал, когда они войдут в широко открытые ворота.

Венчались поздно вечером. Когда отец Николай вел жениха и невесту вокруг аналоя, позади них, держась за роскошное подвенечное платье Василисы, в чистенькой белой рубахе, в новых валенках шел Санька, бывший Глебов, а теперь Александр Петрович Лигостаев.

Ч А С Т Ь В Т О Р А Я

______________________________

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Зинаида Петровна только что проводила Шерстобитова, с которым у нее начинались самые легкие, чуть-чуть игривые и пока невинные отношения. В ожидании обеда Зинаида Петровна прилегла на кушетку и задумалась. Вчера у нее была Даша, немножко всплакнула и пожаловалась на мужа. Дома Микешка бывал редко. Авдей Иннокентьевич вдруг загулял с приятелями, а Микешка с утра до ночи разъезжал с Олимпиадой. В станице, да и на прииске о них нехорошо судачили бабы. Шиханские казаки, рубившие по осени чилигу на тугайной гриве, видели доменовский экипаж с Олимпиадой у стогов. Прислуга Доменова проболталась, что кучер Микешка запросто заходит в хозяйкину спальню, а потому освобожден от воинской службы и вон какую шапку получил от Олимпиады в подарок... Слушок наконец вполз в уши самого Авдея Иннокентьевича. Поведал ему об этом в сильном подпитии Роман Шерстобитов, а потом рассказал все Зинаиде Петровне. Поначалу Авдей не поверил. Подняв толстый палец, произнес грозно:

- Ты, Ромка, не смей говорить пакости про мою жену!

- А мне-то что? - возразил Шерстобитов. - Я продаю за что купил...

- Знаю я тебя, купца! - Авдей приблизил к его носу кулак, обросший редкими рыжими волосинками. - Ты, поганец, сам в Париж сманивал ее. Мне ведь, шалопут, все ведомо!

Как ни хорохорился Авдей, но червячок ревности в душу залез. Он как-то мгновенно отрезвел. Быстро покинув собутыльников, помчался домой и ворвался в спальню жены. Пьяного она его сюда не пускала. Сейчас ему казалось, что вся комната, вместе с коробочками из-под пудры и разными флакончиками, с пышной постелью, скрытой за тяжелой полубархатной занавесью, источала слащавый, дурманящий голову запах. Слоняясь из угла в угол, он неистовствовал, разыскал за этажеркой чуть начатую бутылку вина и прямо из горлышка выцедил ее до дна. Жену он встретил, как встречают все ревнивые мужья, одним и тем же вопросом: где была и что распроделывала?..

- Где была, там меня уж нету, - снимая шубу, ответила Олимпиада и тут же напала сама: - А ты все еще не набражничался?

- Я бражничаю на виду, а ты... - сказать все, что он только передумал в своем воображении, Авдей не мог: не поворачивался язык.

- А что я? - приближаясь к нему, спросила Олимпиада. Она глядела на мужа прищуренными глазами.

- Да мало ли что... - насупившись, бормотал Авдей.

- Нет уж, миленький, говори. А нет, так я пойду и лягу. У меня голова трещит.

- Ты вон обормота кучера в спальню к себе пущаешь, вот что про тебя говорят, - разом выпалил Доменов и засопел еще сильнее.

- Ах вон оно что! - Олимпиада облегченно вздохнула.

- А что - не так?

- Гуляй каждый день с Ивашкой Степановым да с зятьком любезным, не только кучера - каторжанина приведу тебе назло. Подойди вон к зеркалу и глянь на свою образину. На кого похож! Под глазами мешки, весь всклокоченный, как старое, растрепанное помело! Сам бражничает, а я тут помирай одна от скуки. Все. Завтра же ноги моей здесь не будет!

- Ладно, ладно, я ведь так только, - примирительно заговорил Авдей. Поедем вместе.

- Куда еще? - спросила она сквозь слезы.

- Да хоть в Питер!

- Ой! Авдеюшка! - Олимпиада бросилась к нему и обняла за шею. Прижавшись лбом к его небритой щеке, добавила: - Ох как от тебя винищем-то разит!

Спустя неделю они были уже в Петербурге, в номерах самой дорогой Европейской гостиницы. Авдей Иннокентьевич знал из верных источников, что сейчас в столице находится главный управляющий Ленскими приисками Иннокентий Белозеров, что он устраивает в высоких финансовых кругах выпуск новых акций на сумму в несколько миллионов рублей. На первых двух выпусках Доменов нажил огромный барыш. Старый и опытный уральский хищник появился в Петербурге не ради каприза молодой жены. Он чуял, что новые акции будут раскупаться нарасхват. Нужно было не упустить момента и снова положить в карман добрый куш. Накануне он тайком отвез во дворец очередного "золотого петушка" в несколько фунтов весом, а сегодня с утра был принят Белозеровым, которого знавал еще, когда тот был простым чиновником. Сейчас тот жил в роскошном особняке барона Альфреда Ринцбурга, ворочал огромными капиталами и бесконтрольно владычествовал во всем приленском крае. Белозеров встретил уральского золотопромышленника внешне радушно и приветливо. Ему было известно, что Доменов скупил на большую сумму акции "Ленского товарищества", но сколько, Белозеров точно не знал: все операции Доменов проводил через подставных лиц.