Ю Фельштинский - Коммунистическая оппозиция в СССР (1923-1927) (Том 4)

Троцкий: Может или не может партия исправить то, что было сделано в промежуток между двумя съездами? Может или не может партия на съезде решить, что в интересах нашей обороны, нашего хозяйства, в интересах китайской революции и всего Коминтерна руководство партии должно быть организовано на тех началах, какие Ленин изложил в своем завещании? Может или не может? Я считаю, что может. Думаю, что вся оппозиция считает, что может. Здесь нет и тени намека не только на так называемое повстанчество, но и на чудовищное обвинение относительно политики двух партий, политики раскола.

Для подкрепления обвинения, брошенного здесь очень двусмысленно насчет повстанчества, была организована несколько необычная и странная история, связанная с подачей мною записки по военному вопросу в Политбюро ЦК.

Чубаръ: Что за выкрутасы?

Троцкий: Такие записки подавались за 10 лет революции и членами ЦК, и не членами ЦК, и отдельными военными работниками, и группами военных работников десятки раз. Никогда никому не приходило в голову, что обращение члена партии к ЦК с письмом, обращающим внимание на те или другие неправильности в организации вооруженных сил, или на неправильную военную политику в целом, представляют собой антипартийный шаг.

Чубаръ: Никогда не было демонстрации на Ярославском вокзале?

Троцкий: На VIII съезде была, как здесь уже рассказано, тесно спаянная группа военных оппозиционеров, которая в области военного строительства противопоставляла централизованной пролетарской ли

нии линию децентрализации и партизанства. Никому не приходило в голову даже и в этом видеть антипартийные тенденции. Тов. Ворошилов сказал, будто я не посмел явиться на VIII съезд именно из-за этого вопроса. Я по этому поводу подал заявление по личному вопросу, с точной ссылкой на решение Политбюро, которое обязывало меня выехать на фронт, несмотря на съезд, ввиду наших неуспехов на Востоке, нашего отступления под Уфой. К сожалению, и это заявление не было оглашено. Товарищ председатель обещал приложить его к нашим протоколам. Возвращаюсь к военному документу. В начале 24 г. на Ваке (бывш. Военно-акад. курсы) фигурировал документ, - докладная записка в Центральный Комитет, - составленная при участии тт. Дыбенко, Федько, Урицкого, Белова и др. товарищами по вопросам военного строительства. Через посредство тов. Каханяна и других собирались под этим документом подписи военных работников для представления в ЦК. Правда, при этом на ухо говорили, что особого риска в этом нет, т. к. документ известен некоторым членам ЦК. Документ довольно широко ходил по рукам. Он касался тех же трудностей военного дела, которых касается и поданная мною записка, но касался под другим углом зрения. Все подписавшие это заявление остались не только невредимыми, но часть наиболее активных участников вскоре после подачи записки получила решительное повышение по службе.

Я думаю, что как член ЦК, я имел право подать докладную записку, составленную на основании данных совещания с несколькими вонными работниками, которых я тут же назвал по фамилиям. Когда же я это сделал, то поднялись совершенно чудовищные выкрики, обвинения и даже угрозы. Так как не была дописана последняя страница и это отсрочило подачу заявления на полчаса, то по этому поводу была приведена в движение вся механика пленума, тов. Уншлихт появился в Белом Кремлевском коридоре с формальным постановлением пленума Центрального Комитета. Для чего это все нужно? Раздалось даже слово "военный заговор". Военный заговор, выражающийся в том, что член ЦК подает в ЦК в одном экземпляре записку, причем, подавая эту записку, он называет по именам тех немногих, абсолютно верных и надежных членов партии, с которыми он совещался относительно отдельных сторон военного дела! Для чего это все делается? Всякий понимает, для чего. Это организовано для того, чтобы запастись на всякий случай матсриальцем для завтрашнего построения обвинений на счет повстанчества оппозиции. Разумеется, такая постановка дела ни в коем случае не может смягчить внутрипартийные отношения, не может создать более нормальные условия внутрипартийной жизни, к которым мы, в интересах тех идей, которые мы защищаем, стремимся - не менее, чем каждый другой член партии, чем каждый другой член ЦК и ЦКК.

Тут же скажу, что как ни велики наши разногласия, как они ни остры, но в прениях по острому партийному вопросу бросить члену партии обвинение в том, что он "расстреливал коммунистов" - это не-видано в коммунистических отношениях и естественно вызывает крайне резкий, в других условиях, недопустимый возглас. Когда на Президи

уме ЦКК тов. Ярославский позволил себе такого же рода заявление, тов. Орджоникидзе его немедленно остановил...

Голос с места: На Секретариате ЦКК.

Троцкий: Совершенно верно, на Секретариате. И разумеется, как только тов. Орджоникидзе его остановил, я не позволил себе такого возгласа, к какому вынужден был здесь, и который, конечно, совершенно недопустим в рамках руководящего учреждения, вообще, партийного учреждения.

Ярославский: Вы назвали коммунистов черносотенцами.

Троцкий: Но, к сожалению, тов. Ворошилов в своем заявлении не был остановлен. По поводу слов тов. Ворошилова, которые, конечно, ни один член партии не может оставить на своей репутации, - не могу оставить и я, - я внес письменное заявление, которое, к сожалению, не было оглашено. В этом письменном заявлении я устанавливал то, что должно быть и без того ясно для каждого из вас, именно, что при мне, под моим руководством и по моим прямым директивам расстреливались дезертиры, изменники, белогвардейцы, но никогда не расстреливались коммунисты. Коммунисты расстреливались нашими классовыми врагами -белогвардейцами. Если бывал в числе дезертиров, изменников коммунист, то он, конечно, подлежал расстрелу, как дезертир.

Радченко: Насчет Бакаева и Залуцкого?

Троцкий: Я оглашу все документы в отношении тт. Бакаева и Залуцкого, если дадите мне 5-10 минут. Не правда, что я требовал когда-нибудь расстрела Залуцкого и Бакаева. Этот вопрос тогда же разбирался в Центральном Комитете по моему требованию. Дело обстояло таким образом: Реввоенсоветом был издан приказ, с одобрения ЦК, который гласил, что каждый комиссар должен знать, где находятся семьи тех командиров, с которыми он связан, для того, чтобы на боевой линии и вообще на важных постах не было бы таких командиров, семьи которых находятся в тылу у врага, ибо тогда командиры стремятся к семье, и изменяют нам, и подводят под гибель и фронт сотни, тысячи красноармейцев и командиров. Приказ был очень строг в смысле обязанности комиссаров наблюдать за этим делом. Когда случилась в одной из дивизий Восточного фронта неустойка по части измены группы командного состава, тяжело отразившейся на этом участке, я находился на Южном фронте, узнал об измене по телеграмме и обратился с телеграфным же запросом к тт. Смилге и Лашевичу о том, что с семьями изменивших командиров, чтобы взять их немедленно, как заложников, и по закону того времени расстрелять таких членов семьи, "которые могли быть сообщниками, пособниками и пр, Мне ответили, что относительно семей неизвестно. Не зная, кто комиссары и какие комиссары, - а в этот период бывали еще случаи очень ненадежных комиссаров, это был период, когда отбор комиссарского состава был очень непрочный, - я послал телеграмму, в которой говорил, что таких комиссаров, которые не знают, где семьи их командного состава, нужно привлечь к трибуналу и расстрелять, Это не был приказ о расстреле, это был тот обычный нажим, который тогда практиковался. У меня здесь есть десятки такого