Антон Деникин - Вооруженные силы Юга России. Январь 1919 г. – март 1920 г.

Я убежден, что и эти, и другие мои осведомители совершенно правильно освещали настроения правившей Франции. Казалось несомненным, что положительные отношения ее к противобольшевистской России имели под собою твердый базис: 1) угроза русского большевизма, 2) опасность русско-немецкого сближения, направленного против Франции и 3) преимущественная заинтересованность ее в признании и уплате российского государственного долга.

И тем не менее французская политика не сделала своего «выбора», оставшись на распутье: Франция делила свое внимание между Вооруженными силами Юга, Украиной, Финляндией и Польшей, оказывая более серьезную поддержку одной лишь Польше, и только для спасения ее вступила впоследствии в более тесные сношения с командованием Юга в финальный, крымский период борьбы. Это обстоятельство придавало всей политике Франции в «русском вопросе» характер нерешительности, неустойчивости, беспочвенного гадания и отсутствия той доли риска, которая законна и неизбежна во всяком большом политическом предприятии.

В итоге мы не получили от нее реальной помощи: ни твердой дипломатической поддержкой, особенно важной в отношении Польши, ни кредитом, ни снабжением.

После неудачного представительства капитана Фуке во главе французской военной миссии стал полковник Корбейль – человек серьезный и уравновешенный, с которым установились вполне дружелюбные отношения. Но он был представителем только главного командования на Востоке, имел весьма ограниченные полномочия и служил, главным образом, передаточной инстанцией в наших сношениях с Константинополем и Парижем. Мы связывали большие надежды с приездом осенью 1919 года миссии генерала Манжена, командированного уже правительством, обладавшего «широкими полномочиями», как гласила верительная грамота ( от 15 сентября 1919 г .), обязанного «облегчить сношения между Добровольческой армией и французским командованием для вящей пользы противобольшевистской борьбы и укрепления связей, соединяющих издавна Францию с Россией».

Надежды не оправдались. В таганрогской миссии не было никакой русской политики, потому что ее не было и в Париже. Все попытки сдвинуть вопрос с мертвой точки не увенчались успехом, и миссия сохранила свой прежний характер, главным образом, осведомительного и отчасти консульского органа. Мы вели длительную переписку и разговоры по поводу захвата французами черноморского транспорта ( из одной Одессы во время эвакуации ушли под французским флагом 22 парохода, которые потом с великим трудом и проволочкой из-за сопротивления французов и корыстолюбия некоторых судовладельцев были частично возвращены для обслуживания ВСЮР ) и возвращения интернированных судов русского военного флота; по поводу претензий французских предпринимателей Кривого Рога и Донецкого бассейна; франкофобских выходок некоторых южных органов печати и так далее, и так далее. Разговоры – нудные и раздражающие. Была попытка со стороны французского командования и к осуществлению пресловутой англо-французской конвенции о «зонах действий…». В августе 1919 года я получил уведомление, что на основании этой конвенции «контроль над пассажирами, следующими во все (русские) порты на запад от входа в Азовское море, будет производиться французскими властями». Для этой цели французы решили послать свои паспортные бюро сначала в крымские порты, потом в Одессу. Начальнику французской миссии было сообщено о недопустимости вмешательства в наши внутренние дела и о том, что «контроль над лицами, прибывающими в район ВСЮР, осуществляется российскими дипломатическими и военными представителями за границей, без разрешения которых никто в пределы Юга России не может быть допущен» ( нота от 2 августа 1919 г .). В конце концов штаб генерала Франше д'Эспере свел вопрос к «недоразумению», и французские контрольные пункты из чинов, «аккредитованных при русских властях», были допущены на побережье, но лишь для контроля лиц, выезжающих из России в Константинополь, то есть в фактическую зону союзной оккупации…

Мы ли были недостаточно логичны, французы ли слишком инертны, но экономические отношения с Францией также не налаживались. Только в декабре французское правительство аккредитовало при «Особом совещании» своего представителя, директора русского отдела «L'Offict commercial» господина Cottavoz для установления этих «огромной важности отношений». Как раз ко времени, когда началось уже отступление армий Юга…

Англичане, доставляя нам снабжение, никогда не возбуждали вопроса об уплате или компенсациях ( французская миссия утверждала, что половина расходов по снабжению, доставляемому англичанами, ложится на Францию; английская – отрицала это обстоятельство ). Французы не пожелали предоставить нам огромные запасы, свои и американские, оставшиеся после войны и составлявшие стеснительный хлам, не окупавший расходов на его хранение и подлежавший спешной ликвидации. Французская миссия с августа вела переговоры о «компенсациях экономического характера» взамен за снабжение военным имуществом и после присылки одного, двух транспортов с ничтожным количеством запасов ( в ноябре прибыло еще четыре транспорта ). Маклаков телеграфировал из Парижа, что французское правительство «вынуждено остановить отправку боевых припасов, что было бы особенно опасным для Юденича», если мы «не примем обязательство – поставить на соответствующую сумму пшеницу» ( депеши от 21 и 22 сентября, № 2503 к 2504 ).

Это была уже не помощь, а просто товарообмен и торговля. Такое соглашение, помимо наших финансовых затруднений, осложнялось значительно тем еще обстоятельством, что, в корне разрушая принцип морального обязательства союзной помощи в борьбе с общим врагом, могло вызвать, как о том предупреждал и Маклаков, соответственные требования и со стороны Англии. Казне Вооруженных сил Юга такая тягота была бы не под силу.

И тем не менее я был искренен, когда в октябре на приеме французской миссии во главе с генералом Манженом говорил:

«В жизни народов бывают моменты падения и возрождения, моменты сдвига с исторического пути и переоценки взаимоотношений. Но неумолимый закон бытия не допускает уклонения от поставленных им вех. В таком положении находятся русско-французские отношения, созданные не людьми, а взаимными жизненными интересами народов. Эти отношения не могут измениться без глубоких потрясений. Нам суждено идти по одной дороге, и все препятствия на ней должны быть устранены».

Отправляя в мае 1919 года на Юг нового главу британской миссии генерала Хольмэна, военный министр Черчилль писал мне:

«Я надеюсь, что Вы отнесетесь к нему с полным доверием… В согласии с политикой правительства Его Величества, мы сделали все возможное, чтобы помочь Вам во всех отношениях. Мое министерство окажет Вам всякую поддержку, какая в нашей власти, путем доставки военного снаряжения и специалистов-экспертов. Но Вы, без сомнения, поймете, что наши ресурсы, истощенные Великой войной, не безграничны… тем более, что они должны служить для выполнения наших обязательств не только в Южной, но и в Северной России и Сибири, а в сущности на пространстве всего земного шара».