Ираклий Церетели - Кризис власти

Конечно, революционная Россия того времени мало походила на страну, где царствует порядок. На фронте дисциплина была расшатана. В городах то и дело вспыхивали стачки, часто с преувеличенными для возможностей страны требованиями. В деревнях было много эксцессов крестьян против помещиков. Но подобные явления неизбежны в начале всякой революции. Скорее поразителен тот факт, что при полном отсутствии в революционной России какого бы то ни было аппарата государственного принуждения эти эксцессы не стали общим явлением. А когда они вспыхивали, то рабочим организациям в городах и крестьянским комитетам в деревнях в общем всегда удавалось их локализовать и тем способствовать сохранению промышленности и земледелия от полного развала. И это продолжалось до тех пор, пока демократический режим не был свергнут большевистским переворотом, который привел страну к окончательной разрухе.

Что же касается фронта, то, несмотря на происходившее частичное дезертирство, более чем 10-миллионная армия оставалась в окопах, хотя солдаты могли их покинуть в любой момент без всякого риска наказания. Эта армия, в которой уже не было почти никаких наказаний за ослушание командного состава и где большевистская пропаганда велась совершенно беспрепятственно, – эта армия даже показала себя способной вести успешное наступление, длившееся три недели, во время которого десятки тысяч людей отдали свои жизни для защиты страны и революции. Когда же германское контрнаступление прорвало наш фронт, то были действительно страшные моменты общего смятения и панического бегства, но вскоре армия вновь сплотилась, и фронт русской революции был восстановлен благодаря героизму целых полков, показавших пример сопротивления в тех ужасающих условиях, в которых тогда находился фронт.

Предположим на минуту, что армия наиболее передовой европейской страны, население которой не имеет никакой естественной склонности к большевизму, оказалась бы после трех лет войны в положении, аналогичном с русской армией, т. е. что всякие меры принуждения в ней были бы упразднены, что большевистская пропаганда против сохранения фронта велась бы совершенно беспрепятственно и что этой пропаганде было бы противопоставлено только моральное воздействие демократических организаций. Не думаю, что в таких условиях положение в армии любой страны было бы намного отличным от того, что происходило в армии русской. Удивляться надо не тому, что в русской армии были деморализованные части и что в них творились всевозможные эксцессы, а тому, что здоровый инстинкт сумел все-таки предохранить в этой деморализации и эксцессов армию в целом.

Но такое положение, конечно, не могло продолжаться без конца.

История всех великих революций говорит о некой общей закономерности их развития. Если характерной чертой для начального периода всех революций является упадок общей дисциплины в стране, и особенно в армии, то в процессе развития революции неизбежно наступает момент, когда революция оказывается вынужденной установить строгую дисциплину, чтобы иметь возможность бороться с опасностями, грозящими ей. Дальнейший ход событий всегда зависит от того, сумеют ли руководящие партии создать в этот момент революционное правительство, способное охранить новый строй от всех возможных атак на него.

Для русской революции такой решающий момент пришел в июле, когда военное поражение и большевистское восстание поставили под удар страну и свободный строй. И именно тот факт, что революционная демократия в этот момент не сумела создать сильную революционную власть, и предопределил закат, а затем и полное крушение демократического строя.

Это произошло не по вине народных масс, не в силу присущей им психологии крайностей, не в результате их увлечения большевистскими лозунгами. Массы рабочие и солдатские чувствовали ту смертельную опасность, которую в тот решающий момент революции представляли большевики, и ими овладело сильное озлобление против них. В продолжение довольно долгого времени после июльского восстания Ленин был крайне пессимистически настроен относительно возможности для его партии завоевать большинство трудящихся. Он совершенно отчаялся в крестьянах и солдатах, объявив их насквозь пропитанными «мелкобуржуазным духом». Развернуть максималистское движение он надеялся только среди городских рабочих, и потому лозунг «Вся власть Советам!» Ленин заменил лозунгом «Вся власть пролетариату!». Но и настроение пролетариата в то время было таково, что большевики не осмеливались показаться на большинстве заводов и фабрик столицы, не говоря уже о казармах.

Народные массы тем сильнее ощущали эту опасность, что после июльского восстания большевиков открыто подняли голову реакционные элементы, со своей стороны подготовлявшие нападение на демократию.

Революция была в опасности, и спасения революции массы ждали от революционной демократии, от ее программы, ее тактики, и на советской демократии лежала прежде всего обязанность организовать сильную революционную власть. Только такая власть могла парализовать усилия максималистов левого и правого лагеря – всех тех, которые обращались к разрушительным инстинктам масс, чтобы бросить страну в хаос гражданской войны.

Подлинная причина почему руководящие круги демократии не сумели тогда создать власть, способную справиться с этой задачей, коренилась в психологии самих этих руководящих кругов: они оказались не подготовленными к той исключительной обстановке, созданной русской революцией, когда впервые в истории всех революций мира руководящая роль легла на социалистов, а главная опасность для свободного строя шла слева.

Социалистическая демократия, оказавшаяся во главе Февральской революции, политически сформировалась под влиянием опыта буржуазных революций, в особенности опыта Великой французской революции и революций, последовавших за ней в XIX в.

Традиционная социалистическая историография учила нас относиться с преклонением к людям и партиям, стоявшим на крайне левом фланге освободительного движения. Мы были убеждены, что рабочий класс, даже когда он предавался максималистским иллюзиям и делал отчаянные усилия, чтобы толкнуть революцию за пределы объективно возможного, творил дело будущего, приковывая мировое внимание к великой социальной проблеме, разрешение которой все яснее вырисовывалось как главная задача нашей эпохи общественного развития. И вместе с тем мы видели, что именно эгоистическая политика буржуазии, стремящейся захватить для себя самой все преимущества завоеванных свобод, заставляла рабочий класс подниматься против нее в революционной борьбе. Это были всегда лучшие элементы пролетариата, наиболее сознательные и передовые, которые восставали против господства буржуазии, увлекая за собой часть своего класса.