Мурад Аджи - Европа, тюрки, Великая Степь

Надевая орарь, священнослужитель опускает его концы вниз, а прочитав молитву, он перевязывается орарем, показывая тем самым свою духовную чистоту. Это — тенгрианская традиция.

Язычник— сторонник многобожия, идолопоклонник.

Слово «язычник» имеет явную древнетюркскую основу jaz- (грешить). Сочетание jaz- + аффикс — igci переводится как «грешник» ( jaz- + — igci ~ языгчи ~ язычиг ~ язычник).

Не исключен и другой вариант этимологии этого слова: тюркская основа jazinc (грех) + русский суффикс — ник ( jazinc + — ник ~ язынчник ~ язычник). Однако это менее вероятно.

Таким образом, можно полагать, что русское слово «язычник» есть заимствование тюркского слова «грешник»…

Как видим, криминалистам открываются неплохие перспективы в исторических исследованиях. Их методики здесь кстати. А мы взяли лишь одну область «преступлений» — религиозную… Так, куда исчезли тюркские духовные ценности? Этот вопрос уже не зависает в воздухе, как прежде.

Но религиозная история не закончилась «потерянными» словами, она имела продолжение.

К концу первого тысячелетия пространство Европы раскололось на две враждующие стихии — Рим и Константинополь возненавидели друг друга. Причины для тайной и явной вражды между ними были давние.

Во-первых, экономические. Византия долго и успешно общалась с тюрками: знаменитый Шелковый путь заканчивался в Византии, проходя по Дешт-и-Кипчаку. Путь «из варяг в греки» тоже вел в Византию и тоже через Дешт-и-Кипчак. Успешная торговля с восточными соседями усиливала позицию греков в их противостоянии Риму. Вот Рим и желал выгодных ему перемен.

Вторая причина противоборства Рима и Константинополя была не менее весомой — религиозные разногласия. Они выткали канву всей политической жизни Европы: «Чья власть, того и вера». Эти слова служили девизом. Речь шла о владении миром, о претензиях двух держав, которые лишь маскировали свои желания теологическими спорами: не Бог, а золотой телец вдохновлял правителей.

Приняв в IV веке христианство, и Рим, и Константинополь быстро из рабов превратились в господ, и они не жалели сил, чтобы после смерти Аттилы отмыть, обелить свое рабское прошлое. Греческие императоры первыми поняли, как это сделать — с помощью религии, которую обе страны приняли все-таки насильственно и которую теперь важно было сделать себе подвластной.

Лишь религия несмываемой печатью указывала им на былое.

В Центральной и Западной Европе преуспевали римляне, переманившие много кипчаков. Восточная Европа осталась за греками, которые умело балансировали между Римом и степняками. А поскольку политическое давление в Европе велось через Церковь, то правители двух враждующих стран обратили взоры именно на Церковь, через нее надеясь влиять и на противника, и на соседей, через нее возвышаться и творить себе будущее и прошлое. Христианство все больше и больше становилось инструментом политики. И только политики.

В Риме вплоть до IX века светская власть очень активно вела дела папства — церковные нововведения, догматы и правила исходили, как правило, от светских политиков, которым прислуживала Церковь.

И это было объяснимо. После блестящих побед Аттилы Западная империя долго не могла восстановиться — ее терзали «варвары» и многочисленные «варварские королевства», которые появились в Европе.

Лишь в 591 году, заключив мир с варварами-лангобардами, римские власти получили передышку. И за дело взялась Церковь, центр которой был тогда в Византии, — папа римский обязан был согласовывать свои действия с Вселенским патриархом, но он не всегда делал это.

В VII–VIII веках Римская церковь с благословения папы Григория Великого тайно начала блестящую идеологическую агрессию на север, к тюркам, где господствовало тенгрианство (или «арианство», по христианской терминологии). Тысячи и тысячи людей через десятилетия оказались в плену Рима. И они даже не узнали об этом!

Папа умело повел диалог с королем Испании, нашел общие слова с воинственной Брунгильдой — королевой Австразии, стал едва ли не своим человеком на южных землях Британских островов. Вся Западная Европа почувствовала на себе миротворческую активность Рима — войны надоели всем.

Умело маневрируя связями, не афишируя их, папа тихо собирал силу, превращая папство в активный институт власти… Тайное войско, суд, финансы… А главное — слово (идеология), оно было главным оружием.

Папа Григорий Великий задумал государство над государствами… Триста лет энергично и незаметно Западная церковь вела его строительство. Лишь когда все было готово, папа Николай I (858–867) заявил о самостоятельности Римской церкви. Это был очень серьезный удар по престижу Византии. Завоеванная самостоятельность! С ней нельзя было не считаться, ее нельзя было не уважать.

В Византии же, начиная от императора Константина, Церковь стояла за спиной императора, полагаясь на его силу и власть. Она почила на лаврах. Зависимость ее проявлялась во всем, активной политики она избегала. Тихо властвовала.

В споре за лидерство церковный Рим выбрал, конечно, самый трудный, но и самый плодотворный путь: он полагался только на себя. Последовательно укреплял свою власть, свои финансы и одновременно , упрощаятенгрианский канон, формировал свой обряд, свою службу. Иначе говоря, искал свое лицо, свою индивидуальность. Только так он мог вырвать церковное лидерство у Византии и вновь занять трон повелителя Европы.

В Западной церкви смело меняли службу — отбрасывали старые, придумывали новые обряды, которые по духу были ближе европейцам. И хотя образ тюркского Бога Небесного по-прежнему присутствовал в ее пантеоне, но… уже не на переднем плане был он. Скорее ютился фоном для Христа, Девы Марии, различных святых. Религия все дальше отходила от своей божественной сути. Внешняя, обрядовая ее сторона явно преобладала в нововведениях Рима.

Впрочем, так и должно было быть: иначе папство не получило бы свое лицо и право на собственную церковную политику, к которой обязаны были прислушиваться. В средневековье обрядовой стороне придавалось особое значение. Парадокс заключался в том, что внешняя помпезность уводила людей от Бога. Рим, добившийся власти, нищал духовно: богатство, роскошь губили его, вызывали несогласие паствы.

Константинополь уступал римлянам одну позицию за другой — в политике греков не было творчества, она была даже не консервативной, скорее закостенелой. Греческие правители тихо паразитировали на религии, напоминая медведя в берлоге, который живет зимой за счет накопленного летом жира. Однако в идеологии так продолжаться долго не могло — и идеи стареют. Жизнь при всей ее лености, консервативности не терпит застоя, иначе она превращается в болото.