Вольдемар Балязин - От Екатерины I до Екатерины II

Весной 1741 года в Петербурге распространились слухи о раскрытии заговора, об ожидаемом заключении Елизаветы в монастырь, и даже о ее предстоящей казни. Говорили, что Елизавета и ее очередной фаворит – Семен Кириллович Нарышкин – тайно обвенчались, и теперь у новой августейшей четы появилось намерение завладеть российским троном. Дело кончилось, однако, не тюрьмой, а высылкой Нарышкина в Париж. Разговоры прекратились из-за того, что 24 июля 1741 года началась очередная война России со Швецией, и общественное мнение теперь оказалось полностью поглощено военными действиями, происходившими неподалеку от Петербурга. Но война – войной, а заговор – заговором. Тем более что в него потихоньку вовлекались все новые люди, среди которых немаловажную роль стал играть еще один иностранец – лейб-медик Елизаветы Петровны Арман Лесток.

Француз-протестант Иоганн Герман Лесток, на французский лад – Арман, в России – Иван Иванович, родился в Ганновере, куда его родители уехали из-за религиозных преследований. Его отец – искусный хирург, ставший в Ганновере врачом герцога Люнебургского, – обучил своему ремеслу и Иоганна Германа, сразу же проявившего немалые к этому способности. Однако молодому Лестоку было тесно в немецкой провинции, и он уехал в Париж, поступив врачом во французскую армию. Но здесь молодому, красивому, жадному до удовольствий и бедному лекарю хронически не хватало денег. К тому же Лесток был безудержный волокита и повеса, и его амурные приключения следовали беспрерывно. Страдая от бедности и невозможности удовлетворить желания, он отправил в 1713 году письмо в Петербург, предлагая свои услуги хирурга, и получил приглашение из Аптекарской канцелярии при Коллегии иностранных дел. По прибытию в Россию он был представлен Петру I и так понравился царю своим нравом, внешностью, образованностью, что тут же был назначен лейб-хирургом его величества. Лесток вскоре стал своим человеком у царя и царицы и завсегдатаем их застолий. А когда Петр и Екатерина в 1716 году более чем на год отправились за границу, Лесток был назначен лейб-хирургом Екатерины и провел рядом с ней все путешествие, давая немало поводов к довольно нескромным пересудам.

Вернувшись в Петербург, молодой хирург стал в царской семье уже совсем своим человеком, как совершенно неожиданно постигла его немилость, и Петр велел Лестоку немедленно покинуть Петербург и уехать в Казань для занятий все тем же ремеслом. Причиной опалы было то, что Лесток решил поухаживать и за женой, и за дочерьми любимого шута Петра I – испанского еврея д’Акосты. Шут не стал жаловаться царю, а посадил и жену, и дочерей под домашний арест в дом своего соседа кухмистера Матиса, а Лестоку сказал, что если он еще раз появится возле дома, то он прикажет побить кавалера палками. Лесток все же решил переговорить с одной из дочерей д’Акосты, желая сделать ей официальное предложение о женитьбе, но не успел он войти в дом, как на него напали четыре человека, стали бить и, повалив на землю, отняли парик, часы, бумажник и футляр с хирургическими инструментами. А после этого отвели Лестока под стражу, откуда он попал в Преображенский приказ, где и просидел под караулом четыре месяца.

Начальник Преображенского приказа, знаменитый Андрей Ушаков, докладывая Петру о случившемся, отметил, что ни в чем другом Лесток не виноват, а кроме того из-за четырехмесячной отсидки в тюрьме «он в великой десперации находится, опасно, дабы не учинил какой над собой причины» («находиться в десперации» – от латинского «desipere» – безумствовать, быть близким к помешательству). Ушаков предложил ограничиться ссылкой Лестока в Казань.

Через четыре года, как только Петр I умер, Екатерина I тут же вернула своего лейб-хирурга в Петербург и приставила его к цесаревне Елизавете. С этих пор Лесток прочно вошел в высший петербургский свет, сохранив прекрасные отношения и со старой московской знатью. Умел он ладить и с Бироном, и с Остерманом, и с Волынским, который конфиденциально читал ему свои секретные сочинения: «Генеральное рассуждение о поправлении внутренних государственных дел» и «Записку о недостоинстве окружающих императрицу людей и о печальном положении людей достойных». Не попав вместе с Волынским на плаху и даже избежав ссылки, Лесток опасался новой опалы, гораздо худшей, чем прежняя, и потому сочувствовал заговору, составленному сторонниками Елизаветы, а вскоре и стал играть в нем одну из ведущих ролей.

По роду своей профессии он был вхож в любой дом, а из-за хорошего знания нескольких языков был незаменим в сношениях с иностранцами. Благодаря этому он стал посредником между французским послом де Шетарди и шведским послом Нолькеном, которые, по указанию своих правительств, должны были всемерно содействовать свержению Брауншвейгской фамилии и переходу власти к Елизавете Петровне из соображений собственных выгод Франции и Швеции.

Маркиз де Шетарди прибыл в Петербург в 1739 году, а более или менее сблизился с Елизаветой лишь после падения Бирона, в конце 1740 года, но и тогда вел себя с ней крайне сдержанно и осторожно, так как еще не имел инструкций своего министра иностранных дел. От союзного Франции шведского посла де Шетарди узнал, что на организацию заговора Швеция ассигновала сто тысяч червонцев. И хотя солидность суммы говорила об основательности намерений и достаточной прочности задуманного предприятия, оба иностранных заговорщика долгое время провели в колебаниях. Так обстояло дело до последней декады ноября 1741 года, когда в действие вступило испытанное средство неожиданных и насильственных «коронных перемен» – петербургская гвардия.

Толчком к совершению государственного переворота послужили два обстоятельства. Во-первых, 23 ноября на куртаге, состоявшемся в Зимнем дворце, Анна Леопольдовна сказала Елизавете, что попросит отозвать де Шетарди во Францию, а Лестока прикажет арестовать.

Во-вторых, 24 ноября гвардии было приказано выступить в поход к Выборгу, где шли военные действия против шведов. Чисто по-человечески можно было вполне понять нежелание гвардейцев уходить в самом начале зимы из теплых петербургских квартир под Выборг. Кроме того, Елизавета и ее сторонники-гвардейцы не без оснований опасались, что если они покорно уйдут из столицы, то заговор будет немедленно разгромлен, лишившись своей единственной серьезной опоры. В этих обстоятельствах решающую роль сыграли не холодность расчета, не полная готовность заговорщиков, а, как это ни парадоксально, трусость Лестока, более всего боявшегося пыточного каземата Петропавловской крепости. Он ежечасно торопил Елизавету и пугал ее тем, что и она разделит его участь и будет не просто насильно пострижена и навечно заточена в монастырь или пожизненно заключена в крепость, но и, возможно, повешена.