Сергий Гаккель - Мать Мария

Розовая карточка предоставляла путь в Югендлагерь, и к концу января мать Марию туда и увезли вместе с другими узницами этой категории.

Оказалось, что подозрения узниц были более чем оправданны. Югендлагерь был использован для того, чтобы справиться с перенаселением Равенсбрюка. Он являлся миниатюрным лагерем смерти, которому надлежало круглые сутки снабжать не только лагерные крематории, но и недавно оборудованные (и тщательно скрываемые от огласки) газовые камеры.

Переклички занимали вдвое или втрое больше времени, чем в главном лагере: пять часов подряд и по крайней мере дважды в день - как всегда, под открытым небом и при любой погоде. Хлебный паек еле равнялся одной десятой (вместо одной четверти) буханки в день - его уменьшили со ста пятидесяти до шестидесяти граммов. Половина половника жидкой баланды завершала весь дневной рацион. В лагере, где царила дизентерия, не было ни одной уборной. Что еще хуже - и это никак нельзя считать результатом одного только равнодушия - глубокой зимой, при температуре значительно ниже нуля, были отобраны одеяла, затем пальто, и наконец ботинки и чулки. Сильвия Салвесен (заключенная, работавшая санитаркой в главном лагере) свидетельствует о нарочитом изъятии всех медикаментов из Югендлагеря в начале 1945 года. Администрация не хотела, чтобы кто-либо выжил. Тех немногих, кто в постепенно пустующем лагере каким-то образом всё же выживал, не пускали обратно в главный лагерь (пока не отменили это решение в марте): администрация опасалась, что все узнают, каковы "привилегии" Югендлагеря.

Сначала, несмотря на эти условия, а может быть, как раз из-за них, мать Мария нашла в себе силы вышивать изображение Божией Матери, держащей Младенца Христа - распятого на кресте. Еще в главном лагере ей удавалось обменивать хлеб на нитки; она и раньше делала вышивки, которые обычно обменивала обратно на хлеб: одна такая вышивка уцелела[13]. Теперь же, как ни просили у матери Марии эту икону, когда она будет закончена, она никому не хотела ее отдать. "Вернемся в Париж, - говорила она, - я ее даром отдам, подарю, но не здесь. Если я ее успею закончить, она мне поможет выйти живой отсюда, а не успею - значит умру". "Она ее не успела закончить, - добавляет Е.А. Новикова, - так как вскоре занемогла, стала жаловаться на печень и лежала неподвижно целыми днями [...]. Вскоре матушка, как и большинство [узниц], заболела дизентерией, перестала есть, надеясь, что диета спасет ее, и быстро теряла силы".

На далеком парижском рынке она умела выгодно покупать необходимое для удовлетворения нужд других. Здесь же, когда ей понадобился частый гребешок для борьбы со вшами, ей пришлось дорого заплатить за него - двумя пайками хлеба. Хотя она до такой степени ослабела, что гребешком могла пользоваться только время от времени, чувство юмора ее не покидало, и она могла находить что-то забавное даже в зрелище собственного истощенного тела. "Она иногда смеялась, глядя на свои ноги, и говорила: "Какие смешные ноги у нас стали: тонкие, голенастые, как у мальчишек, только коленки и выделяются". Несмотря на всё, "она всегда улыбалась, если говорила с кем-нибудь". Не покидал ее и оптимизм. Когда Новикова ее однажды спросила: "Как вы думаете, выйдем мы всё же живыми?" - она ответила: "Я глубоко уверена, что, может быть, мы не выйдем, а нас вынесут, но живыми мы всё же останемся. Это несомненно".

Выжить в Югендлагере в продолжение целых пяти недель само по себе было редким достижением, которое, казалось, предвещало избавление от смерти. В конце этого срока - это было 3 марта - всем тем немногим заключенным, которых не сломили жизненные условия и которые не были отобраны для уничтожения, было внезапно приказано вернуться в главный лагерь.

На другой день мать Марию разыскала Инна Вебстер: "Я застыла от ужаса при виде того, какая в ней произошла перемена: от нее остались только кожа да кости, глаза гноились, он нее шел этот кошмарный сладкий запах больных дизентерией [...]. В первый раз я увидела мать Марию подавленной, со мной она была в первый раз [так] любовно-ласкова, она, видимо, нуждалась в ласке и участии, она гладила мое лицо, руки. [...] "Инна, Инна [...], мы больше не расстанемся с вами... Я выживу. Вы - гранит. Вы меня вытянете". Я внутренне задавала себе вопрос: "Что мог сделать этот "гранит"?".

Март был месяцем бесконечных и изнурительных перекличек, которые мать Мария уже не была в силах выдерживать. Спасало ее то, что одна из трех надзирательниц барака, Христина (в характере которой, казалось, "сосредоточились все силы ада"), "неожиданно воспылала уважением к матери Марии". Христина позволяла ей вставать с койки только в последний момент и стоять во время переклички позади Инны Вебстер, на спину которой она могла опираться.

Но простые переклички бледнели по сравнению с "медицинскими селекциями", во время которых отбирались заключенные для Югендлагеря и для газовых камер. Администрация напрягала все силы, чтобы выполнить заранее установленную норму смертей для разгрузки переполненного лагеря. Дениз Дюфурнье описывает порядок медицинского отбора: "Нас расставляли рядами по пяти. По данному сигналу один ряд продвигался вперед. Когда пришла наша очередь, мы двинулись босиком - нервными и быстрыми шагами. Мы должны были проделать около пятидесяти метров, проходя перед "отборщиком", который, нагнувшись, тщательно следил за нашими ногами. Время от времени он поднимал руку".

Жест рукой или жест хлыстом означал его приговор: жест налево - смерть, направо - отсрочка. Затем записывались номера всех отправленных налево. Через некоторое время подъезжали грузовики, которые забирали "непригодных" и доставляли в Югендлагерь или же прямо к газовым камерам, находившимся минутах в десяти езды в оба конца.

Заключенные в 27-м блоке, где находилась мать Мария, не выходили на работу. Они жили в ожидании следующей переклички, следующей "селекции". Можно сказать, что в одном плане "единственным занятием нашим было - искание вшей и мечтания о добавке [к пайку]". О добавке здесь можно было мечтать, так как одна из надзирательниц, пани Майя, с необычайной справедливостью разливала суп: когда она была дежурной, "мы всегда имели добавку". В другом же плане, по словам Жакелины Пейри, "мы жили в состоянии нервного напряжения, которое, наряду с голодом и с общей обстановкой, доводило многих до сумасшествия. Мать Мария оставалась молчаливой и спокойной. До сих пор нам удавалось прятать ее в критический момент от эсэсовцев [при помощи Христины ее прятали под кроватями, а дважды даже на чердаке]. Но в Великую Пятницу 1945 года никакие наши хитрости невозможно было применить".

О последних минутах жизни матери Марии существуют два разных рассказа ее товарок по заключению, и на первый взгляд кажется, что их сообщения противоречат одно другому. Некоторые говорят, что она добровольно пошла на смерть после "селекции", чтобы спасти жизнь другой узницы; другие утверждают, что она сама была отобрана из-за своего физического состояния. Трудно теперь восстановить картину событий того дня во всех ее подробностях. Но это кажущееся противоречие может быть разрешено указанием на два отбора, которые были сделаны. Первый из них производился в главном лагере: в результате этого отбора мать Марию забрали обратно в Югендлагерь. Второй отбор состоялся уже в самом Югендлагере, откуда отправили ее на смерть[14].