Меликсетов - История Китая

40

которой сводилась к тому, что в квадрате из девяти равных полей (три по вертикали и три по горизонтали) центральное поле было общим (гун) и обрабатывалось совместно восемью крестья­нами, владевшими остальными полями квадрата. Теория Мэн-цзы символически отобразила формы землепользования и меха­низм редистрибуции урожая в далеком прошлом. И как таковая она едва ли мржет быть оспорена, ибо примерно так и выглядели землепользование и редистрибуция в Шан и на чжоуских землях в Западном Чжоу: за право обрабатывать свой земли и кормиться с них семейные группы общин платили обязанностью обрабаты­вать большие поля правителя, урожай с которых предназначался и для ритуальных нужд, и для повседневных потребностей аппа­рата администрации со всеми его вспомогательными службами.
Можно предположить, что постепенное разрастание террито­рии Чжоу создавало ситуацию, когда количество самих чжоус-цев, их новых поселений и обрабатываемых земель категории сы росло быстрее, чем могло создаваться новых больших полей, не говоря уже о том, что для содержания больших полей нужны были немалые дополнительные средства, а это в эпоху упадка власти вана и его администрации становилось обузой для казны. Видимо, именно этим и были вызваны реформы Сюань-вана: отказавшись от участия в обработке ритуального большого поля (т.е. показав свое отношение к системе больших полей как к пе­режитку прошлого), взамен он ввел налог в виде десятины-чэ, для чего им и была проведена перепись податного населения. Неясно, чем завершились эти реформы, — вскоре после них За­падное Чжоу как государство исчезло, а его территория стала основой нового полуварварского царства Цинь, развивавшегося по своим нормам. Однако факт остается фактом: и при Сюань-ване и после него, как о том свидельствуют песни Шицзина, продолжали существовать большие поля, урожай с которых шел в казну в качестве ренты-налога. Так продолжалось по меньшей мере до перемещения столицы чжоуского вана на восток, в район Лои, в 771 г. до н.э.
Что касается района второй чжоуской столицы, Лои, то он с самого начала Чжоу во многом отличался от древних чжоуских земель со столицей в Цзунчжоу. Эти отличия сводились прежде всего к тому, что в Лои основную массу жителей составляли, как о том можно судить по данным источников, покоренные и пере­мещенные шанцы и их потомки. Этнически пестрое население района второй столицы не было сковано жесткими традициями глубокой древности. Поэтому именно здесь, скорей всего, идея о необходимости взимания поземельного налога с крестьянских общин уже в Западном Чжоу (во всяком случае после реформ

41

Сюань-вана) должна была получить достаточно благоприятные возможности для реализации. Можно предположить, что городс­кое население Лои, его строители, ремесленники, торговцы и воины, по меньшей мере частично содержались за счет налога с крестьянских общин, хотя значительная доля средств для их со­держания поступала, видимо, из внутренних резервов (обработ­ка приусадебных участков горожанами и воинами).
Если говорить о системе налогообложения в уделах, то дан­ных на этот счет практически нет или почти нет, как, впрочем, и сведений о существовании в уделах больших полей. Упомина­ние в «Шицзине» о том, что именно на полях удела Шэнь, со­зданного Сюань-ваном, была введена практика взимания деся­тины– чэ, позволяет предположить, что земельный налог являлся нормой в уделах и что с нововведением Сюань-вана в уделе Шэнь в западночжоуском Китае на последнем этапе его существования складывалась единая общая система взимания налогов. Это важ­но особо подчеркнуть, ибо процесс шел таким образом, что все чжоуские и нечжоуские районы, включая уделы, в то время уже вполне очевидно обрели сходство и, более того, постепенно сли­вались в единую цивилизационную общность, имевшую свои специфические характеристики.
Для всего западночжоуского общества бассейна Хуанхэ, или, точнее, той его части, которая позже стала именоваться терми­ном «Чжунго» (срединные государства) и куда не включались полуварварские окраинные царства вроде Западного Цинь или южного Чу, эта цивилизационная общность к концу Западного Чжоу стала нормой, как единым и нормативным был язык, на котором говорили жители Чжунго — в отличие, например, от южного Чу. Всюду уже прочно господствовали мощные и развет­вленные клановые структуры (цзун-цзу, цзя), нередко включав­шие в себя и крестьянские общины. Мощные и сплоченные кла­новые или удельно-клановые корпорации членились на мелкие нуклеарные семьи и в среде знати, и у общинных крестьян.
Переход к повсеместному применению налога -чэ еще больше способствовал индивидуализации семьи как низовой автоном­ной хозяйственной ячейки в рамках крестьянской общины. Ско­рей всего, нечто похожее было и в городах с их торгово-ремес-ленным и военным населением, обилием чиновников и обслу­живающего персонала. Семейные ячейки в городах, видимо, имели определенную хозяйственную автономию, но не слишком боль­шую: труд и продукт городских жителей шел не на рынок, кото­рого еще не было, а в казну, откуда специалистам, как следует полагать, выдавали продукты питания и различные необходи­мые вещи. Процесс приватизации и связанный с ним процесс

42

возникновения рынка и товарно-денежных связей еще были — если они вообще были — в зачаточном состоянии, как то вы­текает из материалов источников.
Подобного рода система редистрибуции была характерной для всех ранних государственных образований, какими являлись и западно-чжоуские. Однако в Китае эта система работала не так, как на Ближнем Востоке, где в древности преобладали храмовые хозяйства, выполнявшие функции государственной казны, скла­да и аппарата администрации одновременно. В чжоуском, да и в шанском Китае таких храмовых хозяйств не было, как не суще­ствовало и олицетворявших могущество божеств храмов. Избы­точный продукт общинной деревни вне зависимости от форм его получения проходил, видимо, через ведомство сы-ту (свои сы-ту были не только в столице вана, но и в уделах), а неземледель­ческий в городах — через ведомства сы-куна, сы-ма и других выс­ших сановников. Что же касается божеств и вообще религии в Чжоу, то об этом стоит еще раз сказать особо.
Как и шанцы, чжоусцы поклонялись своим предкам, точнее, предкам своих правителей. В конце Западного Чжоу они уже не именовались термином «дм», на смену которому пришло слово Шанди (у шанцев — совокупность их высших предков, шан-ди, в начале Чжоу — Божественная сила, имевшая отношение к пред­кам и ассоциировавшаяся с Небом), фактически обозначавшее все то же Небо, единственное высшее божество, которое при­знавалось чжоусцами. Небу от имени правителя-вана, сына Неба (тянь-цзы), торжественно приносились жертвы, но не челове­ческие. Аналогичные жертвы приносились на алтаре Земли, шэ, который был как у каждого владетельного аристократа, в каж­дом княжестве, так и в любой деревне. А всеобщее поклонение умершим правителям постепенно замещалось поклонением пред­кам в рамках каждого клана.
Согласно более поздним данным конфуцианского канона Ли-Цзи, уже в те времена, о которых идет речь, правитель-ван имел в своем храме предков семь алтарей мяо для приношения жертв умершим предшественникам. Простолюдинам же вообще не по­лагалось иметь храмов в честь предков — на их алтарях, как пра­вило, cтояли дощечки с именами близких им по времени покой­ников. Степень родства и близость к верхам имели отношение и к срокам траура по умершим.
В целом же чжоуские религиозные верования и представления в тличие от шанских как бы разделились: высшее государствен­ное значение приобрел культ Неба, отправлявшийся лично ва­ном и только им в полном его объеме; определеннуюрольстали
играть культы земли-территории (шэ) на различных уровнях,