Меликсетов - История Китая

43

вплоть до деревенского; что же касается центрального у шанцев культа правящих предков, то он трансформировался в Чжоу в слож­ную иерархическую систему культов предков социальных групп различных категорий. Никаких иных божеств и храмов в их честь чжоуская религиозная система не знала, хотя на низшем своем уровне бьша знакома (что характерно для всех народов на сходной ступени развития) с анимистическим поклонением явлениям при­роды, с пережитками тотемизма, магией, знахарствоми и т.п.
Легко заметить, что рационализм ритуалов, заметный уже в шанское время, в чжоуском Китае продолжал развиваться. Духам предков и духам природы приносили жертвы, дабы они не вре­дили. Примерно так же строились и взаимоотношения чжоусцев с духами земли-территории шэ: не принесешь жертву — не будет урожая; не отстоишь город с алтарем шэ от разрушения врагом — потеряешь свою землю. Даже взаимоотношения знати с уходя­щими на Небо духами их умерших предков и с самим великим Небом имели, как было и в Шан, явно прагматический смысл: небесные силы призваны были заботиться о благе живущих, а живущие напоминали им о себе в положенные сроки специаль­ными жертвоприношениями.
Следует обратить внимание на то, что с начала Чжоу практи­ка шанских гаданий на костях и панцирях черепах (на очищен­ной поверхности писался текст, выдалбливались и затем прижи­гались лунки, а по трещинам после прижигания гадатели судили о реакций ди, к которым обращался правитель) сошла на нет, а на смену ей пришло гадание на стеблях тысячелистника. Впос­ледствии, уже в Восточном Чжоу, эта практика гадания была хорошо разработана, обрела облик сочетанийдвух черт (цельной и прерванной) и в форме триграмм (три такие черты должны присутствовать в любом сочетании — всего восемь сочетаний) и гексаграмм (шесть черт — шестьдесят четыре сочетания) легла в основу гаданий по формулам книги Ицзин. Со временем эта книга обросла различными по характеру и все отчетливей обретавши­ми философский смысл комментариями. Как известно, впослед­ствии Ицзин был включен в конфуцианское Пятикнижие (Уц-зин), и это превращение книги гаданий в часть конфуцианского канона убедительно свидетельствовало о том, что текст Ицзина был не столько мистическим справочником, сколько весьма ра­циональным осмыслением различных, легко изменяющихся жиз­ненных ситуаций.
Этическая идея, заложенная в начале Чжоу в концепцию не­бесного мандата, и отчетливо фиксируемый рационализм в сфе­ре верований и культов способствовали оттеснению мифологи­ческого мышления и суеверий, включая мистику, на периферию

44

чжоуской культуры и вьщвижению на передний план ритуала и церемониала. Это в свою очередь вполне коррелировалось с осо­бенностями эволюции чжоуской политической структуры и, в частности, с формированием в верхних правящих слоях обще­ства мощной и влиятельной аристократии. Чжоуская удельная знать, незнакомая с религиозными догмами, могущественными богами и связанной с ними мифологией, считала едва ли не глав­ным в сфере верований и культов строгий ритуал и торжествен­ный церемониал, а во взаимоотношениях между людьми — де­тально разработанный этикет. Собственно, именно хорошее зна­ние ритуала и церемониального этикета прежде всего отличало знатные верхи от неграмотных и необразованных низов. И хотя формально мудрые и способные из низов всегда приветствова­лись и включались в правящую элиту (выявление таковых входи­ло даже в должностные обязанности администраторов разных рангов), на деле это значило лишь одно: неважно, откуда ты ро­дом, важно, чтобы ты выглядел своим среди аристократических верхов, т.е. был образованным и грамотным, знал ритуалы и це­ремониал. Тот, кто принадлежал к верхам, должен б^1л быть — или стать — аристократом, т.е. обладателем должности, причаст­ным к влиятельному клану и, главное, строго соблюдающим нор­мы этикета, центральным пунктом которого уже в конце Запад­ного Чжоу стали ритуал и церемониал. А в начале Восточного Чжоу и особенно в период Чуньцю (722—464 гг. до н.э.) все эти черты и признаки приобрели еще большую важность.

Глава II
ВОСТОЧНОЕ ЧЖОУ: ПЕРИОД ЧУНЬЦЮ
1. ПЕРИОД ЧУНЬЦЮ (VIII-V вв. до н.э.)
Принципиально новый этап в истории чжоуского Китая на­чался с гибели Ю-вана и переноса его сыном Пин-ваном своей столицы на восток, в Лои (771—770 гг. до н.э.). Хотя считается, что этот шаг был сделан, как о том сказано у Сыма Цяня, самим ваном «с целью укрыться от нападений жунов», т.е. тех самых племен, которые, действительно, положили конец Западному Чжоу, на деле решение о перемещении правителя чжоусцев при­няли влиятельные чжухоу, окружавшие юного Пин-вана. И при­чиной тому было вовсе не желание обезопасить западную столи­цу и самого вана от варваров, хотя они и беспокоили чжоусцев своими набегами. Ведь территория, освобожденная Пин-ваном и его подданными (древние чжоуские земли Цзунчжоу), оказалась под властью назначенного тем же Пин-ваном правителя нового удела Цинь, со временем ставшего наиболее могущественным в чжоуском Китае. Главное б^хло в том, что переезд на восток при­водил статус вана в соответствие со всеми иными реалиями того Времени.
Ван давно уже перестал быть полновластным властителем Поднебесной, а ее делами распоряжались правители фактически независимых государств. Получив свой домен в Лои, Пин-ван превратился в своего рода первого среди равных, причем его пер­венство основывалось не на мощи стоявшего за ним государства или аппарата центральной власти — то и другое осталось в про­шлом, — но только на сакральной значимости его как сына Неба, владельца небесного мандата.
Пин-ван процарствовал около полувека, и за это время он и его домен окончательно перестали быть центром политической жизни страны. Такого рода центрами попеременно становились наиболее могущественные из царств, вчерашних наследственных уделов, — сначала царство Ци на крайнем востоке Китая, в рай­оне устья Хуанхэ, затем очень большое и крепкое царство Цзинь на западе, на границе с новым и быстро усиливавшимся цар­ством Цинь. Но правильней было бы сказать, что в рамках Чжун-го в период Восточного Чжоу сложилось нечто вроде политичес­кого полицентризма — явление, характерное именно для децен­трализованных структур. И хотя более слабые царства — Вэй, Сун,

46

Чжэн, Лу и некоторые другие — редко выступали в качестве са­мостоятельной силы, в составе коалиций каждое из них вносило свой вклад в политическую борьбу, что и создавало эффект по­лицентризма с его изменяющимися центрами сильной власти и влиятельного соперничества. Иначе говоря, перенос столицы чжоуского вана на восток означал отказ сына Неба от полити­ческого контроля за его вассалами, обретавшими тем самым ре­альную независимость. Более того, это ставило вана порой в уни­зительную зависимость от тех, кто обладал в стране реальной силой. И все же, несмотря на это, чжоуский ван оставался сыном Неба, всеобщим сюзереном (по крайней мере, в пределах Чжун-го), ибо только его власть в Поднебесной по-прежнему считалась легитимной. Это с особой силой проявилось и стало заметным после полувекового царствования Пин-вана, когда в Китае на­ступил период Чуньцю.
Начало периода Чуньцю датируется точно — 722 г. до н.э. Это первый год знаменитой луской хроники «Чуньцю» (весны-осе­ни), отредактированной, по преданию, самим Конфуцием. Ко­нец периода чаще всего связывается с годом смерти философа (479), иногда — с последними записями в комментариях к хро­нике (464). Обращает на себя внимание то, что провинциальная хроника царства Лу стала основой летосчисления целого периода китайской истории. Правда, Лу не обычный удел. В свое время он был пожалован самому Чжоу-гуну, и здесь свято хранились все записи, воспевающие деяния великого отца-основателя Чжоу. В Лу активно разрабатывались приписывавшиеся Чжоу-гуну пред­ложения и идеи, и в немалой мере именно поэтому там достигли высокого уровня совершенства и культура, и грамотность, и прак­тика историописания. Не случаен и тот факт, что Конфуций был лусцем, т.е. родился и вырос в царстве, где грамотность, образо­вание, культура и традиции старины, не говоря уже об историо-писании, были в большом почете. Но при всем том сам факт знаменателен: начиная с 722 г. до н.э. исторические события из­вестны главным образом по хронике «Чуньцю» и — что очень важно — по нескольким комментариям к ней, важнейшим из которых следует считать «Цзо-чжуань».
Здесь необходимо заметить, что «Цзо-чжуань» и беллетризо-ванный сборник эпизодов из чжоуской истории Го юй (который с некоторой натяжкой тоже можно считать комментарием к «Чунь-цю») не только написаны значительно позже, в IV—III вв. до н.э., но и несут на себе явственный заряд конфуцианской интер­претации ранней чжоуской истории, включая и период Чуньцю. А поскольку это практически основные источники, подробно повествующие о событиях того времени, важно критически