Нина Молева - Московские загадки

Василий Голицын.

Законы церкви и Домостроя, исконные обычаи – их Софья преступила без колебания, отдав свое сердце Василию Васильевичу Голицыну. Высокообразованный, прекрасно разбирающийся в дипломатии, но мягкий и нерешительный, Голицын не только женат, окружен большой семьей, детьми и внуками, но и – Софья сердцем чувствует это – искренно привязан к жене, княгине Авдотье. И хоть откликался он на чувство царевны, окончательного выбора в душе не делал, да и не собирался делать. Пока его могла удержать только сила царевниной страсти: «Свет мой, братец Васенька, здравствуй, батюшка мой, на многие лета! А мне, свет мой, не верится, что ты к нам возвратишься; тогда поверю, когда в объятиях своих тебя, света моего, увижу… Ей, всегда прошу Бога, чтобы света моего в радости увидеть».

И все-таки Софья прежде всего правительница, государственный человек.

Как ни страшно за «братца Васеньку», как ни тяжело по-бабьи одной да еще с письмами зашифрованными, писанными «цыфирью», она отправляет Голицына в Крымский поход. Борьба с турками – условие вечного мира с Польшей, и нарушать его Софья не считала возможным. К тому же лишняя победа укрепляла положение и страны, и самой царевны, приближая желанный царский венец. Вот тогда-то и можно бы было отправить постылую княгиню Авдотью в монастырь, а самой повенчаться с Васенькой. Иностранные дипломаты сообщали о таких планах царевны.

Но планы – это прежде всего исполнители. Софья искала славы именно для Голицына, никудышнего полководца. Первый Крымский поход окончился ничем из-за того, что загорелась степь. В поджоге обвинили украинского гетмана Самойловича, и на его место был избран Мазепа. Софья категорически настояла на повторении похода.

«Свет мой, батюшка, надежда моя, здравствуй, на многие лета! Радость моя, свет очей моих! Мне не верится, сердце мое, чтобы тебя, света моего, видеть. Велик бы мне день тот был, когда ты, душа моя, ко мне будешь. Если бы мне возможно было, я бы единым днем поставила тебя перед собою… Брела я пеша из Воздвиженска, только подхожу к монастырю Сергия Чудотворца, а от тебя отписки о боях. Я не помню, как взошла: чла, идучи!»

Теперь Голицын дошел с войсками до Перекопа, вступил в переговоры, но затянул их, не рассчитав запасов пресной воды, и уже с полным позором должен был вернуться. Софья не только закрывает глаза на провал князя, она хочет его превратить в глазах народа в победителя, осыпает наградами и, несмотря ни на что, решается на дворцовый переворот. Как же не ко времени!

Командовавший стрельцами Федор Шакловитый не сумел поднять собственных подчиненных. Многие из них перешли на сторону бежавшего в безопасный Троице-Сергиев монастырь Петра. Туда же отправились состоявшие на русской службе иностранные части, даже патриарх. Ставку своей жизни Софья проиграла – ее ждал монастырь. Новодевичий.

Но был у этой истории и другой, человеческий конец. Оказавшись в монастыре, Софья думает прежде всего о «братце Васеньке», ухитряется переслать ему в ссылку, куда Петр князя направил с семьей, письмо и большую сумму денег. Едва ли не большую часть того, чем сама располагала. Впрочем, по сравнению с другими ее приближенными Голицын отделался на редкость легко. Его не подвергли ни допросам, ни пыткам, ни тюремному заключению. Лишенный боярского сана и состояния, он был сослан со своей семьей в далекую Мезень. Скорее всего, помогла близкая Петру прозападническая ориентация князя, сказалась и выбранная им линия поведения.

Голицын не только не искал контактов с Софьей, но уверял, что не знал ни о каких планах переворота, а против ее венчания на царство и вовсе возражал. Он не устает писать Петру из ссылки челобитные о смягчении участи, отрекается от Софьи во всем. И, может, была в этом своя закономерность, что вернувшийся из ссылки, куда попал вместе с дедом, внук Василия Голицына становится шутом при дворе родной племянницы Софьи, императрицы Анны Иоанновны. Это для его «потешной» свадьбы с шутихой был воздвигнут знаменитый Ледяной дом.

С Софьей все иначе. Ни с чем она не может примириться, ни о какой милости не будет просить. Из-за монастырских стен она находит способ связаться со стрельцами, найти доходчивые и будоражащие их слова. Ее влияние чуть не стоило отправившемуся в заграничную поездку Петру власти, и на этот раз все бешенство своего гнева он обращает не только на стрельцов, но и на Софью. В 1698 году царевны Софьи не стало – «чтобы никто не желал ее на царство».

Появилась безликая и безгласная монахиня Сусанна, которой было запрещено видеться даже с ее родными сестрами. Ни одной из них Петр не доверял, неукротимый нрав всех их хорошо знал.

Пятнадцать лет в монастырских стенах. Пятнадцать лет неотвязных мыслей, несбыточных надежд, отчаяния. И все-таки она находит способ заявить о себе хоть перед смертью. Она принимает большой постриг – схиму под своим настоящим именем Софьи, чтобы имя это не затерялось, чтобы хоть на гробовой доске осталась память о дочери «тишайшего» царя, почти царице, семь лет вершившей судьбами Российского государства.

А образ царевны-правительницы?.. Мы виноваты перед ней. С легкой руки И.Е. Репина перед нами возникает обрюзгшая фигура в царском платье, одутловатое лицо с седыми растрепанными волосами и налитыми злобой глазами. Нельзя было ходить в монастыре с непокрытой головой, нельзя ссыльной носить царское платье. А портретные черты принадлежат двум использованным художником моделям – матери художника Валентина Александровича Серова и сестре композитора Н.И. Бларамберга. И как тут быть с современниками, которые, зная все недостатки характера правительницы, не могли забыть черных, как вороново крыло, волос, соболиных бровей вразлет, пушистых ресниц в полщеки и васильковой синевы глаз. Царь-девице другой и нельзя было быть. В чем бы ни винили ее потомки.

«А вы задумайтесь, – говаривал Николай Михайлович Карамзин, разве это не примечательно, что рядовой дьяк из приказов, выбранный в школьные учителя царским детям, мог дать царевичам представление не только о грамоте, но и о литературе – российской литературе, которая еще только становилась общеизвестной потомкам и узнаваемой».

В хрониках села Козьмодемьянского имя Никиты Зотова появится в 1703 году. Еще не граф – он им станет семью годами позже, – но уже «ближний советник и ближней канцелярии генерал-президент», иначе – глава личной канцелярии Петра I. Были соратники, были верные и дельные исполнители и был Никита Зотов, пусть недалекий и особым умом не блиставший, зато вернейший из верных, с которым к тому же связывали Петра и достаточно необычные чувства почти детской привязанности. Царский дядька – не воспитатель, около которого прошло детство, но человек, обучавший азам грамоты, первым развернувший перед пятилетним мальчишкой книгу, назвавший первую букву.