Алексей Разин - Изяслав-скиталец

- Ну, мне это потруднее, - отвечал Святослав. - У меня ведь пятеро молодцов: Глеб, Роман, Давид, Олег и Ярослав. Глеб в Тмутаракани пока живет. Да я, пожалуй, его оттуда возьму, пошлю Романа, остальные молоды еще...

- А у меня пока один, - сказал Всеволод, - а дальше - что Бог даст. Растет молодцом, хоть ему нет полных одиннадцати лет, однако читать научился, писать учится. Эти учителя из греков хороши, надо правду сказать...

- Знаю, знаю твоего Владимира, - отвечал Изяслав, ведь его крестил еще покойный наш отец и назвал Василием, а ты его прозвал по-гречески Мономахом. Как не знать! Мой боярин Тукы ведет всем князьям русским особый родословный список...

- Неужели же и у нас не ведутся такие списки? - сказал Святослав. При нашем порядке старшинства без этого нельзя. Конечно, дай Бог тебе прожить еще сто лет, любезный брат, но если я тебя переживу, то сяду в Киеве, после меня брат Всеволод, после него твой старший сын Мстислав, там мой старший Глеб... Как тут иначе можно? Тут и один день старшинства много значит. Одним днем раньше родится, а когда по Божию изволению придет очередь, может сесть в Киеве и на двадцать лет пересидеть брата, который только днем позже родился.

- Все это верно и ясно как день, - сказал медленно боярин Тукы. Только у меня в списке выходит маленькое затруднение. После покойного Владимира Ярославича остался сын Ростислав; он среди всех внуков Ярослава - старший, и после сыновей первым должен бы сесть в Киеве. Как с ним быть? Останется он в списке или не останется?

- Экая ты упрямая голова! - заметил Изяслав. - Тридцать раз мы об этом толковали, а ты все за свое! Сидел ли его отец на княжеской волости сам по себе или не сидел? Нет, никогда! Ну и не годится, запомни, что если он триста лет проживет, а в очередь не попадет. Значит, изгой. Так и пиши против его имени, что изгой, стало быть, ни он, ни его дети, ни внуки, ни правнуки никогда в Киеве не сядут, а что дяди дадут, тем и будут довольны.

- Это я не раз от тебя слышал, - сказал боярин, принимаясь за перо, только все не при князьях; а если они согласны, то я так и напишу: изгой.

Святослав и Всеволод изъявили свое согласие, и точный, неторопливый боярин своею рукою против имени князя Ростислава написал: по приговору князей Изяслава, Святослава и Всеволода - изгой.

- Ну, а теперь как с сыном покойного князя смоленского Вячеслава Ярославича, Борисом? - продолжал невозмутимый боярин. - Отец его князем был наравне с другими братьями, от отца Ярослава получил волость.

Князья переглянулись и задумались. Каждый стоял за себя и за своих детей; каждому хотелось, чтобы наследников, кроме его сыновей, было как можно меньше, но в то же время всякий мог бояться, что он умрет, не дождавшись своей очереди быть киевским князем, и на такой случай надо было позаботиться об участи детей.

- И с этим вопросом не в первый раз пристает ко мне мой старый друг, боярин Тукы, - продолжал князь Изяслав. - Он все хочет, чтобы было ясно поставлено и укреплено. А по-моему, это один пустой разговор. Когда еще дойдет очередь до Бориса? И прежде всего я, слава Создателю, жив. После меня черед брату Святославу, там пойдет Всеволод. Если его переживет мой старший сын Мстислав, то его будет очередь; после его смерти старшим останется Глеб Святославич; после него мой Ярополк, за ним Роман Святославич, за ним Давид Святославич, потом опять мой сын Ростислав, дальше пойдет Василий Мономах, Владимир Всеволодович, а там уж Борис Вячеславич, если за ним признать право на киевский стол. Так, мне кажется, не рано ли об этом рассуждать?

- Нимало не рано, - возразил неумолимый Тукы. - У меня в списке еще два таких же князя, сыновья покойного князя смоленского Игоря Ярославича, Давид и Даниил. Они растут у нас в Киеве, князь Изяслав их кормит и поит. Подрастут, спросят или отцовских волостей, или чего-нибудь да спросят. Человек так уж устроен, что он чего-нибудь себе спрашивает...

Святослав Черниговский стал говорить, что сироты - такие же князья и несправедливо было бы отнимать у них отцовское наследие. Но киевский Изяслав заспорил против наследия, против отчины:

- Пойми ты, брат, что наследие, отчина, волость у нас одна - Русская земля, а в ней стольный град Киев, а все остальное дается князьям только на прокорм, а то как? Ты живешь в Чернигове, в управление дано тебе и Белоозеро, и Тмутаракань, и Муром в трех разных концах земли. Всеволод сидит здесь, рядом, в Переяславле, а ему дано и Поволжье, и Суздаль, и Ростов, стало быть, с тобой чересполосно, так что цельной земли какому-нибудь одному князю никак не выкроить. А из-за чего так устроено? Чтобы никто не думал, будто что-нибудь есть мое, или твое, или его, а все это одно, цельное, наше.

- Ну, это очень уж невыгодно, - заметил Всеволод, - и если так, то наше положение не лучше какого-нибудь князя Ростислава, не лучше какого-нибудь боярина, который заселил покупными невольниками жалованный князем кусок земли, поставил хоромы и твердо знает, что это его собственные, на веки вечные, что и сын его будет тут жить спокойно, и внуку достанется, и правнуку. А у меня-то, у русского князя, что есть?

- А во-первых, вся Русская земля вместе с тем боярином, которому живется так спокойно, - возразил Изяслав, - а во-вторых, кто же князю мешает заселить хороший клок земли холопами? Земли у нас довольно, слава Богу!

- Спасибо, братец! - отвечал Святослав. - Заселит мой сын землю в Ростовской волости, а потом судьба посадит его в Киев, так все и пропало? Холопы разбегутся, земля разделанная заглохнет, хоромы запустеют, весь труд и все издержки пропадут...

- Я, брат Святослав, и не думаю, - сказал Изяслав, - чтобы у русского князя было очень спокойное и привольное житье, и никогда этого не скажу. Вот как Бог меня приберет, посидишь в Киеве, так и увидишь, что боярину много спокойнее живется...

Еще долго совещались князья, но о сыновьях покойных братьев своих, Вячеслава и Игоря, ничего не решили, и боярин Тукы, не терпевший неясности, написал в своем списке против имен молодых князей: "С приговору князей Изяслава, Святослава и Всеволода оставлены под сомнением: земли давать в управление можно, а так как отцы их в Киеве не сидели, то о Киеве им никогда не думать, если только князья не передумают и не постановят другое".

- Что ты там кропаешь так долго, дружище Тукы? - спросил его Изяслав. А боярин между тем окончил свою запись и твердо прочитал ее. Князья посмеялись, что такое нерешенное дело можно было и не записывать; но Тукы не смутил этот смех, и он сказал, что нерешенное дело не давало бы ему спокойно спать. Когда же ему заметили, что решением дела он называет самое нерешительное о нем постановление, то боярин предложил им это подписать.

- Лет через десять, может, князья, или через двадцать, - сказал он, вы вздумаете справиться, как вы на это дело сегодня смотрели, вот и прочтете. А теперь все дела сделаны и можно идти отдыхать. Просим прощенья! - И старый боярин пошел из горницы, забрав с собою свитки и бумаги.