Тэлфорд Тейлор - От Мюнхена до Токийского залива: Взгляд с Запада на трагические страницы истории второй мировой войны

После того как заседание открылось трагикомической сценкой — адмирал Дракс с гордостью предъявил свои письменные полномочия, не подозревая, что они поступили слишком поздно, — Ворошилов предложил прервать работу совещания на неопределенное время или, по крайней мере, до тех пор, пока не поступят ответы на вопрос о вступлении советских войск на территорию Польши. Если ответы будут отрицательные, то он вообще не видит «возможности дальнейшей работы для … совещания». После того как английская и французская миссии возразили против дальнейших отсрочек, заседание было временно прервано.

После перерыва Ворошилов торжественно зачитал письменное заявление советской стороны.

«Намерением советской военной миссии было и остается договориться с английской и французской военными миссиями о практической организации военного сотрудничества вооруженных сил трех договаривающихся стран… СССР, не имеющий общей границы с Германией, может оказать помощь Франции, Англии, Польше и Румынии лишь при условии пропуска его войск через польскую и румынскую территории, ибо не существует других путей, для того чтобы войти в соприкосновение с войсками агрессора».

При этом он напомнил гостям, что английские и американские войска в прошлой мировой войне не могли бы сражаться с немцами, если бы не имели возможности оперировать на территории Франции.

«Советская военная миссия не представляет себе, как могли правительства и генеральные штабы Англии и Франции, посылая в СССР свои миссии для переговоров о заключении военной конвенции, не дать точных и положительных указаний по такому элементарному вопросу, как пропуск и действия советских вооруженных сил против войск агрессора на территории Польши и Румынии… Это значит, что есть все основания сомневаться в их стремлении к действительному и серьезному военному сотрудничеству с СССР… Ответственность… естественно, падает на французскую и английскую стороны».

Таким образом, мяч был возвращен на половину корта западных союзников. Без всякого сомнения, приведенные Ворошиловым аргументы были логичными. Союзники просили Россию вступить в схватку с Германией, но отказывали ей в территории для этой схватки.

В 16.15, когда ответ польского правительства так и не поступил, Даладье послал телеграмму Думенку:

«Вы уполномочиваетесь подписать в целях продвижения наших общих интересов… военную конвенцию, с оговоркой, что она должна быть затем одобрена французским правительством».

Но без согласия Польши это был пустой жест. К тому же готовой для подписания «военной конвенции» не существовало.

Из-за тупика, связанного с ответом на советский вопрос, проект ее не был составлен. Французский премьер-министр в этот критический день, казалось, пребывал в расстроенных чувствах. Впоследствии он покажет на суде, что в полдень того же дня он попросил Лондон направить аналогичную телеграмму Драксу и что англичане «согласились». Возможно, что так ему подумалось, но это было неправдой. Секретные документы Форин оффис свидетельствуют, что Лондон ничего не предпринял в отношении просьбы Даладье ни в тот, ни даже на следующий день. Когда 22 августа адмирал Дракс запросил согласие Лондона на то, чтобы английская делегация поддержала генерала Думенка и со своей стороны также дала положительный ответ на поставленный Советским Союзом вопрос, ему никто не ответил. «Нельзя было послать ответ на эту телеграмму, — напишет вернувшийся в начале августа в Лондон Стрэнг на этом запросе, — так как никакого решения принято не было».

В Москве генерал Думенк получил радиограмму Даладье в 10.30 вечера. Он тотчас же уведомил Ворошилова, что уполномочен подписать военную конвенцию, которая признает право Советского Союза на пребывание и проход советских войск через Польшу, и договорился встретиться с главой советской военной миссии на следующий вечер.

22 августа в 19.00 Думенк был принят Ворошиловым, который указал, что французский ответ, ввиду отсутствия какой-либо реакции со стороны англичан и поляков, ничего не значит.

— … Я боюсь одного, — сказал Ворошилов, — французская и английская стороны весьма долго тянули и политические и военные переговоры. Поэтому не исключено, что за это время могут произойти какие-нибудь политические события.

Английская и французская делегации в последний раз встретились с советской делегацией 25 августа 1939 года. Ошеломленные подписанием советско-германского договора о ненападении, руководители западных миссий спросили, не хотят ли русские «продолжить обсуждение». Ответ Ворошилова был лаконичен.

«Ввиду изменившегося политического положения, — сказал он, — нет смысла продолжать обсуждение». Почему английские и французские офицеры находились еще два дня в Москве в ожидании этого неизбежного ответа — можно объяснить только шоком и смятением в Париже и Лондоне.

22 августа наркоминдел Молотов встретился с английским и французским послами, чтобы объяснить им переданное накануне вечером сообщение о том, что СССР и Германия согласились подписать договор о ненападении и что министр иностранных дел Риббентроп прибудет 23 августа в Москву для завершения переговоров. Он подчеркнул, что Советское правительство согласилось на переговоры с Германией только тогда, когда убедилось, что западные союзники не хотят вступать в военный союз с СССР.

Трудно точно установить, когда в Берлине и Москве были сделаны первые шаги к установлению понимания между нацистской Германией и Советским Союзом, которое приведет к таким огромным последствиям для всего мира. Одна из первых попыток относится к октябрю 1938 года, через четыре дня после Мюнхена, когда советник посольства Германии в Москве информировал Берлин, что Сталин извлечет определенные выводы из мюнхенского урегулирования, из которого Советский Союз исключили, и, возможно, станет более позитивно относиться к Германии. Дипломат решительно высказался за «более широкое» экономическое сотрудничество. В конце октября германский посол в Москве граф Фридрих Вернер фон дер Шуленбург известил министерство иностранных дел, что он «намерен в ближайшем будущем обратиться к Председателю Совета Народных Комиссаров СССР Молотову в попытке достичь урегулирования вопросов, осложняющих германо-советские отношения». Посол едва ли мог самостоятельно задумать такую инициативу ввиду крайне враждебного отношения Гитлера к Москве. Намек он, видимо, получил из Берлина.