Василий Немирович-Данченко - Скобелев

Вдруг перед ним вырастает армейский офицер с подвязанной рукой...

- Молчать!.. Гниль!.. Когда вы надеваете на себя кресты, принадлежащие нам, когда вы снимаете пенки со всего кругом, когда вы пользуетесь всеми выгодами дела - где мы знаем только одни тяжкие обязанности, мы представляем вам полную свободу действий. Мы не завидуем вашим лаврам... Но Скобелева - не трогать!.. Слышите ли - не трогать!..

Тот растерялся, сконфузился и извинился...

- Помилуйте, это фанатизм какой-то... Они не позволяют говорить...

Увы!.. Несчастный не понял, что ему не позволяли только клеветать!..

- У кого больше перебили солдат, как не у Скобелева... - заявлял другой. Это было еще до заморожения 24-й дивизии на Шипке, до Горного Дубняка, до перехода гвардии через Балканы.

- Да, но ведь никому другому и таких задач не полагалось, трудно исполнимых и стоящих стольких жертв...

Любовь солдат к нему была беспримерна.

Раз шел транспорт раненых. Навстречу ехал Скобелев с одним ординарцем. Желая пропустить телеги с искалеченными и умирающими солдатами, он остановился на краю дороги...

- Скобелев... Скобелев! - послышалось между ранеными.

И вдруг из одной телеги, куда они, как телята, свалены были, где они бились в нечеловеческих муках, вспыхнуло "ура"... Перекинулось в другие... И какое "ура" это было! Кричали его простреленные груди, губы, сведенные предсмертными судорогами, покрытые запекшейся кровью!..

После одной из рекогносцировок едва-едва идет солдат, раненный в голову и грудь. Пуля прошла у него под кожей черепа. Другая засела ниже левого плеча. Увидев генерала, раненый выпрямляется и делает "на плечо" и "на караул!". Совершенно своеобразное выражение солдатского энтузиазма.

Офицера, смертельно раненного, приносят на перевязочный пункт.

Доктор осматривает его - ничего не поделаешь... Конец должен наступить скоро.

- Послушайте, - обращается несчастный к врачу... - "Сколько времени мне жить?

- Пустяшная рана, - начал было тот по обыкновению.

- Ну... довольно... Я не мальчик, меня утешать нечего. Сам понимаю... Я один - жалеть некому... Скажите правду, "сколько часов проживу я?

- Часа два-три... Не нужно ли вам чего?

- Нужно.

- Я с удовольствием исполню...

- Скобелев далеко?..

- Шагах в двухстах...

- Скажите ему, что умирающий хочет его видеть... Генерал дал шпоры коню, подъехал. Сошел с седла... В глазах у раненого уже затуманилось...

- Как застилает... Генерал где?.. Не вижу.

- Я здесь... Чего вы хотите?

- В последний раз... Пожмите мне руку, генерал. Вот так... Спасибо!..

Под Плевной - умирающий офицер приподымается...

- Ну, что наши?..

- Отступают...

- Не осилили?

- Да... Турков тьма-тьмущая со всех сторон...

- А Скобелев - цел?

- Жив...

- Слава Богу... Не все еще потеряно... Дай ему...

Опрокинулся и умер с этой молитвой на губах за своего вождя...

В бою под Плевной, когда генерал уже в пятый раз бросился вперед в огонь, его обступили солдаты.

- Ваше-ство...

- Чего вам, молодцы?

- Невозможно на коне... Все с коней посходили...

- Ладно...

И пробирается вперед верхом. Турки целят в близкого к ним всадника. Целый рой свинцовых шмелей летает у его головы.

- Чего на него смотреть, - глухо заговорили солдаты...

- Эй, ребята... Ссади-ко генерала с коня... Этак и убьют его.

Не успел Скобелев и опомниться, как его сняли с седла...

- Виноваты, ваше-ство!.. Иначе никак невозможно... - оправдывались они.

Потом в траншеях станет Скобелев на банкет бруствера... А турецкие позиции шагах в трехстах. Начинается огонь по нему...

Солдаты смотрят, смотрят.

- Этак не ладно будет.

И становятся рядом с генералом... Туда же... Тот, чтобы не подвергать их напрасной смерти, - сходит и сам вниз...

Раненному в обе ноги нужно было отрезать их; одну выше колена, другую ниже. Ампутируемый решительно отказался от хлороформа, потребовал трубку;: доктор дал ему громадную. Страдальцу отрезали одну ногу - он и не простонал. Начинают резать другую. Солдат только затягивается табаком. Были при этом и сестры милосердия. Молоденькая не выдержала, уж слишком подействовало на нервы. Начинает рыдать, ее останавливают.

- Ведь это на раненого скверно подействует... Молчите.

- Не замай! - солдат вынимает трубку изо рта. - Известно, ее бабье дело пущай голосит!..

До того это было неожиданно, что все, несмотря на тяжёлую обстановку всего окружающего, улыбнулись.

- Отчего это ты отказался от хлороформа?.. Ведь легче было бы.

- Нам нельзя этого.

- Почему же?.. Ведь все так делают...

- То все... А мы на особом положении, мы скобелен-ские!

Раз отряд снимался с караула, чтобы идти в рекогносцировку, донец останавливается и раскрывает подушку своего седла. (У донцов в этих подушках все их боевое имущество.)

- Чего ты?.. - недоумевает сотник.

- Да вот, новый мундир выну, все лучше умереть в новом-то.

- Зачем новое-то портить?

- Да как же, ваш-сбродие... Вон генерал говорит: каждый в бой, как к причастию должен идти... И сам он всегда в новое одевается... Невозможно...

В скобелевском отряде заботились не только быть храбрыми, но и красивыми в бою. "Надо везде и показом брать!" - говаривал он. На показную сторону даже солдаты обращали внимание. Тот же самый донец, одевавшийся во все новое перед боем, не успел, еще договорить своего ответа сотнику, как вдруг ему - шальная пуля в живот. Раны такого рода смертельны и мучительны. Везут на перевязочный пункт. В это время главнокомандующий объезжает позиции.

- Ваше высокоблагородие! - обращается он к офицеру, тоже раненому.

- Чего тебе?

- Чего бы мне ответить получше великому князю, когда он спросит меня? заботится раненый...

За своих Скобелев всегда стоял горой... Их участь положительно была больна ему. Эта армейская молодежь, беззаветно верующая в дело, беззаветно смелая, стала для генерала семьей, даже ближе семьи, если хотите.

- Я их не брошу и не оставлю никогда, - говорил он... - Они все на моей душе теперь... Так работать, как они, - почти невозможно.

- Ну, им и отличий больше!.. - замечали другие при этом... - Будет с чем домой вернуться.

- Ну, что ж. Кто из них и останется целым, вернется домой, что толку? Какая у них будущность? Папенек, маменек, титулованных родственников нет. Самые счастливые выйдут из службы с пансионом в 350 рублей или попадут в становые пристава... А ведь какая это честная и даровитая молодежь!

И действительно, близ Скобелева и типы вырабатывались совсем особые.

Вот, например, хорошо образованный солдат. Он не хочет держать офицерского экзамена. Почему бы, думали вы?

- Разве позорно быть солдатом? По-моему - это великая честь, я и остаюсь им.

Штаб, канцелярия скобелевской дивизии - в ста шагах от неприятеля, дни и ночи жили в траншеях. Писаря под огнем!.. Я уже в "Годе войны" рассказывал много об этом, теперь поневоле приходится повторять многие из этих эпизодов.