Бэзил Гарт - ЛОУРЕНС АРАВИЙСКИЙ

Четырнадцатидневный переход по бесконечной равнине привел отряд к следующему колодцу; на пятнадцатый день они увидели угол знаменитого пояса песчаных дюн, за которым начиналась Сирийская пустыня.

И они продолжали свой путь по однообразной песчаной равнине, залитой солнцем, или же по еще более трудным для перехода проталинам высохшей грязи, едва перенося мучительную боль в глазах и затылке.

Вечером Ауда проявил признаки беспокойства, опасаясь, как бы другой горячий противный ветер не задержал их в пустыне на третий день, а у отряда уже не оставалось воды. Поэтому они снова выступили в путь еще ранее обычного, а когда наступило утро, слезли с седел и вели своих верблюдов в поводу, чтобы хоть как-нибудь поддержать силы животных. Совершенно неожиданно Лоуренс заметил, что один из его людей, Газим, пропал. Навьюченного верблюда без всадника вел один из арабов Ауды. Однако, по-видимому, никто не беспокоился о том, что случилось с угрюмым арабом Газимом. Его спутником в дороге был сирийский крестьянин, который ничего не знал о пустыне и к тому же имел разбитого на ноги верблюда.

Лоуренс почувствовал, что если он хочет, чтобы за ним установилась репутация вождя арабов, а не только примкнувшего иностранца, он должен взяться за дело спасения Газима сам. Он повернул верблюда и один поехал обратно в пустыню. «Мое настроение было весьма не героическим, так как я был зол на своих слуг, на самого себя, игравшего роль бедуина, и больше всего, конечно, на Газима… Мне казалось бессмысленным, что я должен подвергать опасности свой авторитет, приобретенный у арабов, из-за подобного ничтожного человека». Лоуренсу пришлось проехать назад около полутора часов, пока, наконец, через движущийся мираж он не увидел какой-то предмет, который мог оказаться либо человеком, либо кустарником. Свернув с дороги и подъехав ближе, он увидел, что это был Газим, представлявший собой жалкую, едва передвигавшуюся фигуру, Лоуренс пристроил его на верблюде, расшевелил последнего и повернул обратно.

Стоны Газима пугали верблюда и заставляли его идти быстрее, что вызвало опасения Лоуренса за участь верблюда; но поскольку Газим продолжал стонать, Лоуренс свирепо пригрозил его выкинуть; угроза подействовала.

После того как они прошли несколько километров, темное пятно миража перед ними вдруг разделилось на три части и превратилось в Ауда и его двух спутников. «Я поднял их на смех и стал издеваться за то, что они оставили друга в пустыне. Ауда, пощипывая свою бороду, сердито заявил, что если бы он в это время был подле меня, он никогда не позволил бы мне поехать обратно в пустыню». Однако, когда они присоединились к каравану и спутники их стали выказывать досаду относительно поступка Лоуренса, рисковавшего своей жизнью и жизнью Ауды «из-за капризов», Ауда быстро ответил, что «он был очень рад показать городскому жителю разницу в отношении между племенем и городскими жителями, когда совместная ответственность и братство пустыни противопоставляются изолированной жизни и соперничеству, существующим в городах».

Оживленный обмен мнений, который последовал за этим инцидентом, несколько отвлек мысли от трудностей перехода. Через несколько часов, наконец, увидели песчаные холмы, изредка окаймленные тамариском. Это была их обетованная земля — Сирхан, где отряд мог почувствовать себя в сравнительной безопасности.

Тем не менее и эту ночь пришлось проспать без воды, так как достигли колодцев Арфажа лишь к 8 часам утра. Здесь провели день отдыха в относительно хороших условиях, но все же пришлось еще раз убедиться, что пустыня была не единственной опасностью и не единственной преградой на пути к осуществлению объединения арабов. Когда сидели вокруг костров и попивали кофе, неожиданно были осыпаны градом пуль. Один оказался смертельно раненым, и если бы не двоюродный брат Ауды, который моментально засылал костер песком, последствия оказались бы серьезными. Под прикрытием темноты удалось найти свои винтовки и отбить нападение.

Опыт, приобретенный этим длительным переходом по пустыне, заставил Лоуренса усвоить еще одну привычку арабов, а именно — пить до отказа, когда это было возможно, и довольствоваться лишь несколькими глотками воды на протяжении ряда дней во время перехода между колодцами. Ему удалось также ближе ознакомиться с образом мыслей сирийских арабов. Когда продвигались от одного оазиса к другому, Назиб и Заки рисовали картины того, как они засадят растениями и возродят эту страну, когда установят власть арабов. «Подобное пылкое воображение являлось типичным у сирийцев, которые легко убеждали себя в возможностях достижения чего-либо, а наряду с этим быстро перекладывали лежавшую в данное время на них ответственность на других». Последнее замечание Лоуренса основывалось на том, что когда он указал одному из сирийцев, что его верблюд весь покрылся чесоткой, тот пустился фантазировать о «государственном ветеринарном управлении», организованном по последнему слову науки, которое будет открыто, когда Сирия будет освобождена.

На девятнадцатый день своего путешествия отряд наконец добрался до одного из лагерей Ховейтата. Отпраздновав вечером свое прибытие, они на следующее утро собрали торжественный совет, чтобы наметить план дальнейших действий. В первую очередь было решено отправить эмиру Шаалану подарок из шести мешков золота по 1000 фунтов в каждом. Этим имелось в виду, с одной стороны, заставить его смотреть сквозь пальцы на набор войск, а с другой, — обязать помогать семьям и стадам ушедших воевать арабов. Вести переговоры поручили Ауде. Оставшиеся, включая Лоуренса, были объявлены гостами Ховейтата, причем их угощали по два раза в день. Каждое утро торжественной процессией, сидя верхом на лошадях, которых вели под уздцы, гости подъезжали то к одной, то к другой палатке. Каждый раз подавалась неизменная пирамида баранины, окруженная стеной риса, в одном и том же огромном почетном баке. Посредине находились вареные бараньи головы, «уложенные таким образом, что уши, коричневые, как старые листья, висели над рисом». Затем вся пирамида поливалась кипящим салом из котлов, и гостей приглашали к еде. Сделав сначала вид, что не слышали приглашения, гости после повторных просьб начинали уговаривать друг друга пройти вперед и в конце концов, став на колени вокруг бака, засучивали рукава и одновременно погружали руки в горячую массу. Побуждаемые просьбами стоявшего у бака хозяина, гости уничтожали баранину с быстротой, возраставшей по мере наступившего молчания, что являлось условным признаком одобрения угощения. Когда наедался досыта самый прожорливый из гостей, Назир, бывший главным гостем, подавал знак встать.