Нина Молева - Тайны земли Московской

С 1393 до 1396 года возвели мастера храм из белых каменных блоков с тонкими швами, двери с перспективными — словно уходящими вглубь, в тоненьких колонках порталами, круглые окна, оформленные наподобие раковин.

И еще — был храм расписан знаменитым иконописцем Феофаном Греком вместе с Симеоном Черным и учениками. Немалую славу принесла Феофану знаменитая «Донская Божья Матерь» — образ, побывавший на Куликовом поле. К тому же он первым написал вид Москвы — в палатах Владимира Андреевича Храброго, а затем на стене Архангельского собора. Уж очень красив стал к тому времени стольный град! Как писал летописец, «…град Москва велик и чуден… кипяще богатством и славою превзыде же вся грады в Русской земле честию многою».

Так деятельно и успешно занималась Евдокия Дмитриевна мирскими делами, что и этого не простили ей добрые люди. Поползли в теремах слухи, будто «нечестно» живет великая княгиня в своем вдовстве, будто не хранит верности памяти великого князя. Что посторонние! «Смутились» даже родные сыновья, пришли к матери за ответом.

Тогда княгиня, как повествуют историки, распахнула перед детьми роскошные великокняжеские одежды и показала иссохшую, почерневшую грудь, увешанную веригами. По кончине Дмитрия Ивановича втайне приняла Евдокия монашеский обет и до поры до времени соблюдала его тайно. Только подняв младших детей, уверившись в царившем в семье мире, отошла от дел, открыто постриглась под именем Евфросиньи. Скончалась княгиня в 1407 году, не дожив до пятидесяти лет.

«…Не слышыши ли, господине, бедных моих словас? не смилятъ ли ти ся моя горкыя слезы? Звери земныя на ложа своя идуть, и птица небесныя ко гнездом летять, ты же, господине, от дому своего не красно отходиши. Кому уподоблюся? остала [потеряла] бо царя; старыя вдовы, тешите мене, молодыя вдовы, поплачите со мною, вдовия бо беда горчее всех людей…»

Церковь не сочла ее ни праведницей, ни угодницей — слишком много времени и забот отдавала семейным делам, слишком горячо любила мужа и не примирилась с его потерей. Исчез и сооруженный княгиней кремлевский храм. Его не снесли — просто использовали как подклет для новой Рождественской кремлевской церкви, а там и просто замуровали.

«Моя княгини» не искала себе славу, не отличалась честолюбием. Она хотела раствориться в любви к мужу и детям. И растворилась в них, чтобы навсегда остаться в одном из лучших памятников древнерусской литературы: «Солнце мое, рано заходиши; месяць мой прекрасный, рано погибаеши; звездо восточная, почто к западу грядеши? Царю мой! како приму тя или послужю ти? где, господине, честь и слава твоя, где господьство твое?.. Не слышите ли, господине, бедных моих словес?..»

Главный архитектор Москвы на рубеже 2002–2003 годов А. Кузьмин срывался на крик: не было! Никаких родников в этом районе никогда не было! Патриаршии пруды всегда наполнялись за счет грунтовых и водопроводных вод. Смысл проекта кардинального переустройства крошечного зеленого уголка старой Москвы заключался в том, чтобы сделать водонепроницаемым дно водоема и в дальнейшем заливать его только водопроводной водой. Какое может быть сравнение мнения историка и ведомственной инженерной экспертизы!

Все остальное становилось следствием экспертного заключения: покрыть берега гранитными плитами вместо зеленых откосов. У самой воды устроить набережную, на которой могли бы спокойно разминуться две коляски с младенцами. Срубить все старые липы. Разобрать и — скажем так — возвести заново павильон с колоннами для очередного Макдональдса или другого вида эксклюзивного общепита. Соорудить четырехэтажный примус-фонтан со струей еще на два этажа и насосной станцией под ним. Пустить по воде фигуру Иешуа шестиметровой высоты. И еще Левия. Еще Мастера и Маргариту в любовном экстазе. Еще каких-то героев булгаковского романа. Наконец, самого писателя, сидящего на разломанной вдребезги скамейке. Срок завершения работ — май 2003 года. Астрономические суммы — из бюджета города. Но главное — скорость и безапелляционность. Ни правительство города, ни главный архитектор, он же соавтор композиций, не собирались обращать внимания на отчаянные пикеты москвичей, не оставлявших их «Патрики» ни днем ни ночью на протяжении трех самых суровых морозных месяцев.

У кого-то здесь прошли детские годы, у кого-то юность или время заката. Кто-то рядом жил, а кто-то находил время сделать крюк и по дороге, звавшей к неотложным делам, хотя бы на минуту присесть на скамейке, просто бросить взгляд.

Зеркало воды сквозь густую листву старых деревьев. Тенистые аллеи. Колонны маленького павильона. Торжественно выплывающая пара лебедей. Одинокая лодчонка смотрителя, направляющаяся к разместившемуся в центре пруда лебединому домику с удобными для широких сильных лап пандусами. Стайки диких уток, прилетавших из соседнего зоопарка. В зоопарке было людно и шумно. На «Патриках» тоже людно и совсем тихо. Разговоры вполголоса. Молчаливо сидящие пары. И как немыслимый подарок — одинокая трель соловья…

Своя загадка есть и у «Патриков». Их история начинается с Куликова поля. С княгини Олены, которая, овдовев, подарила московскому митрополиту лучшие свои земли — от Новинского, Кудрина до слободы оружейников, Бронников и от Бронников до Ходынского поля.

Была княгиня Серпуховская владелицей, по мужу, одной трети Москвы и подмосковных земель. Рассталась с землями ради вечного поминовения любимого супруга, ушедшего из жизни в двадцать шесть лет.

Сначала митрополиты московские, а начиная со времен Бориса Годунова, древние патриархи устраивали на дареных землях свое хозяйство. Богатая ключами и родниками земля подсказала вырыть три «деловых» пруда: рыбу разводили для стола только в прудах, для каждого вида отдельно. Три пруда обеспечивали патриарший стол «повседневной рыбой». Нынешний пруд — плотвицей, которая бывала у патриарха каждый день. Как раз плотвица нуждалась для правильного размножения в особо чистой воде. Из тех же родников шла и питьевая «водица», чистоте которой придавалось исключительное значение. Рядом на болоте процветало козье хозяйство и тоже для патриаршьего обихода. Козье молоко предпочитали коровьему, а козий пух шел на все виды патриаршего белья и одежды.

Со смертью особенно им почитаемого патриарха Адриана Петр I отменил институт патриаршества. Земли вместе с прудами отошли к городу. Два пруда оказались очень быстро засыпанными: строились москвичи стремительно и в участках нуждались всегда. Третий пруд остался. Причин тому было несколько: как самый большой, как источник считавшейся целебной воды и как место для общественных гуляний. Вокруг него появились ухоженные аллеи. А после Отечественной войны 1812 года город решил превратить его в памятник счастливо окончившейся кампании. Как Манеж. Как Александровский сад. Как памятник Минину и Пожарскому.