Виктор Гюго - Девяносто третий год

В начале одиннадцатого часа граф дю Буабертло и шевалье де Ла Вьевиль проводили старика в крестьянском наряде до его каюты, вернее до капитанской каюты, которую тот предоставил к услугам гостя. Уже приоткрыв дверь, старик вдруг остановился и сказал вполголоса:

-- Надеюсь, господа, вам не нужно напоминать, что тайна должна быть сохранена свято. Полное молчание до той минуты, пока не произойдет окончательный взрыв. Лишь вам одним известно мое имя.

-- Мы унесем его с собой в могилу, -- ответил дю Буабертло.

-- А я, -- прервал старик, -- не открою его даже в свой смертный час.

И дверь каюты затворилась.

III

Знать и простолюдины в смешении

Капитан и его помощник поднялись на палубу и зашагали рядом, о чем-то беседуя. Видимо, они говорили о пассажире, и вот каков был этот ночной разговор, заглушаемый ветром.

Дю Буабертло вполголоса сказал Ла Вьевилю:

-- Скоро мы увидим, каков он в роли вождя.

Ла Вьевиль возразил:

-- Что бы там ни было, он -- принц.

-- Как сказать!

-- Во Франции -- дворянин, в Бретани -- принц.

-- Точно так же, как Тремуйли и Роганы.

-- Кстати, он с ними в свойстве.

Буабертло продолжал:

-- Во Франции и на выездах у короля он маркиз, как я -- граф и как вы -- шевалье.

-- Где теперь эти выезды! -- воскликнул Ла Вьевиль. -- Началось с кареты, а кончилось повозкой палача.

Наступило молчание.

Первым нарушил его Буабертло.

-- За неимением французского принца приходится довольствоваться принцем бретонским.

-- За неимением орла... и ворон хорош.

-- Мне куда больше был бы по душе ястреб, -- возразил Буабертло.

На что Ла Вьевиль ответил:

-- Еще бы! Клюв и когти.

-- Увидим.

-- Да, -- произнес Ла Вьевиль, -- давно пора подумать о вожде. Я лично вполне разделяю девиз Тентениака: "Вождя и пороха!" Так вот, капитан, я знаю приблизительно всех кандидатов в вожди, как пригодных для этой цели, так и вовсе непригодных, знаю вождей вчерашних, сегодняшних и завтрашних, и ни в одном нет настоящей военной жилки, а она-то нам как раз и нужна. Что требуется для этой дьявольской Вандеи? Чтобы генерал был одновременно и испытанным крючкотвором: пусть изводит врага, пусть оттягает сегодня мельницу, завтра куст, послезавтра ров, простые булыжники и те пусть оттягает, пусть ставит ловушки, пусть все оборачивает себе на пользу, пусть крушит всех и вся, пусть примерно карает, пусть не знает ни сна, ни жалости. Сейчас в их мужицком воинстве есть герои, но вождей нет. Д'Эльбе -полнейшее ничтожество, Лескюр -- болен, Боншан -- миндальничает; он добряк, что уж совсем глупо. Ларошжаклен незаменим на вторых ролях; Сильз хорош лишь для регулярных действий и негоден для партизанской войны; Катлино -простодушный ломовик; Стоффле -- хитрый лесной сторож, Берар -- бездарен, Буленвилье -- шут гороховый, Шаретт -- страшен. Я не говорю уже о нашем цирюльнике Гастоне. В самом деле, не понимаю, почему мы в конце концов поносим революцию, так ли уж велико различие между республиканцами и нами, коль скоро у нас дворянами командуют господа брадобреи?

-- А все потому, что эта проклятая революция и нас самих тоже портит.

-- Да, тело Франции изъедено проказой.

-- Проказой третьего сословия, -- подхватил дю Буабертло. -- Одна надежда на помощь Англии.

-- И она поможет, не сомневайтесь, капитан.

-- Поможет завтра, а худо-то уже сегодня.

-- Согласен, изо всех углов лезет смерд; раз монархия назначает главнокомандующим Стоффле, лесника господина де Молеврие, нам нет никаких оснований завидовать республике, где в министрах сидит Паш, сын швейцара герцога де Кастри. Да, в Вандейской войне будут презабавные встречи, -- с одной стороны -- пивовар Сантерр, с другой -- цирюльник Гастон.

-- А знаете, дорогой Вьевиль, я ценю Гастона, он неплохо показал себя, когда командовал войсками при Гименэ. Без дальних слов велел расстрелять триста синих да еще приказал им предварительно вырыть себе братскую могилу.

-- Что ж, в добрый час, но и я бы с этим делом не хуже его справился.

-- Конечно, справились бы. Да и я тоже.

-- Видите ли, -- продолжал Ла Вьевиль, -- великие военные деяния требуют в качестве исполнителя человека благородной крови. Такие деяния по плечу рыцарям, а не цирюльникам.

-- Однакож и в третьем сословии встречаются приличные люди, -- возразил дю Буабертло. -- Вспомните хотя бы часовщика Жоли. Во Фландрском полку он был простым сержантом, а сейчас он вождь вандейцев, командует одним из береговых отрядов, у него сын республиканец; отец служит у белых, сын у синих. Встречаются. Дерутся. И вот отец берет сына в плен и стреляет в него в упор.

-- Да, это хорошо, -- подтвердил Ла Вьевиль.

-- Настоящий Брут, Брут-роялист, -- сказал дю Буабертло.

-- И все-таки тяжело идти в бой под командованием разных Кокро, Жан-Жанов, каких-то Муленов, Фокаров, Бужю, Шуппов.

-- То же чувство, дражайший шевалье, испытывают и в другом лагере. В наших рядах сотни буржуа, в их рядах сотни дворян. Неужели вы полагаете, что санкюлоты в восторге от того, что ими командует граф де Канкло, виконт де Миранда, виконт де Богарне, граф де Валанс, маркиз де Кюстин и герцог Бирон.

-- Да, путаница изрядная.

-- Не забудьте еще герцога Шартрского!

-- Сына Филиппа Эгалитэ. Когда Филипп, по-вашему мнению, станет королем?

-- Никогда.

-- А все же он подымается к трону. Его возносят его собственные преступления и тянут вниз собственные пороки, -- добавил дю Буабертло.

Вновь воцарилось молчание, которое прервал капитан:

-- А ведь он был бы весьма не прочь пойти на мировую. Приезжал нарочно повидаться с королем. Я как раз находился в Версале, когда ему плюнули вслед.

-- С главной лестницы?

-- Да.

-- И хорошо сделали.

-- У нас его прозвали "Бурбон-Бубон".

-- Очень метко, плешивый, прыщавый, цареубийца, фу, пакость какая!

И добавил:

-- Мне довелось быть с ним в бою при Уэссане.

-- На корвете "Святой дух"?

-- Да.

-- Если бы он держался на ветре, следуя сигналу адмирала д'Орвилье, англичане ни за что бы не прорвались.

-- Совершенно справедливо.

-- А правда, что он со страха забился в трюм?

-- Болтовня. Но такой слух распространить не вредно.

И Ла Вьевиль громко расхохотался.

-- Есть еще на свете дураки, -- продолжал капитан. -- Возьмите хотя бы того же Буленвилье, о котором вы сейчас говорили. Я его знал, хорошо знал. Сначала крестьяне были вооружены пиками, а он забрал себе в голову превратить их в отряды копейщиков. Решил обучить их действовать пикой по всем правилам, как положено в воинских уставах. Мечтал превратить дикарей в регулярное войско. Старался научить их всем видам построения батальонных каре. Обучал их старинному военному языку: вместо командира отделения говорил "капдэскадр", как называли капралов во времена Людовика Четырнадцатого. Уверял, что создаст регулярную часть -- из этих-то браконьеров; сформировал роты, и сержантам полагалось каждый вечер становиться в кружок; сержант шефской роты сообщал на ухо сержанту второй роты пароль и отзыв, тот передавал их тем же путем соседу, тот следующему и так далее. Он разжаловал офицера за то, что тот, получая от сержанта пароль, не встал и не снял шляпу. Судите сами, что там творилось. Этот дуралей никак не мог понять одного: мужики хотят, чтобы ими и командовали по-мужичьи, и что нельзя приучить к казарме того, кто привык жить в лесу. Поверьте, я знаю вашего Буленвилье.