Юрий Фельштинский - Архив Троцкого (Том 3, часть 1)

Сталин сумел показать всем, что для него важны не политика и не принципы, и на этом быстро обрел большинство в Политбюро — за него голосуют Куйбышев, Ворошилов и Калинин. Это большинство годится только для учраспредовских дел[265], но он пользуется хотя бы этим — из редакции «Правды» выведены Слепков, Астров, Зайцев[266] — введены Крумин[267] (с правом посещения заседаний ПБ) и Савельев[268]. Из «Большевика» выведен Слепков и введены, помимо Криницкого[269], Бауман и Н. Н. Попов[270], который будет фактическим редактором. Сейчас подготовляется снятие Стецкого и Угланова. Все агитпропы районов Москвы за Сталина, из районных аппаратов же только Баумановский? Говорят, и Замоскворецкий. Против Угланова есть уже дело в ЦКК — в разговоре с секретарем МК комсомола Васильевым Угланов заявил, что Сталин сел на шею партии и что нужно его снять. В кабинете Угланова, при запертых на ключ дверях. Васильев обещал подумать, а как вышел, написал заявление в ЦКК. Снятие всех этих людей прошло под флагом компромисса — снят Стэн из агитпропа ЦК (за совещание против МК — по заявлению Бюро МК), снят Крылов из Института Красной профессуры, Ломинадзе назначен агитпропом в Нижний. Упорно говорят, что под давлением хозяйственников, бюрократов и правых снимут Кострова[271] из «Комс[омольской] правды». Таким образом, удары наносятся и направо, и налево. Чем это объясняется? Многие сталинцы откровенно поясняют возможную линию Сталина — новое большинство (Калинин, Ворошилов) его свяжет, он увлечется комбинаторством, уступит в политике, покончит и Рыков, Томский, Бухарин[272].

На пленуме ЦКК хозяйственники во главе с Лежавой[273] произвели решительное и организованное наступление на самокритику, формально оно отбито (наиболее «левые» речи Ярославского и Мильчакова[274] помещены в «Комс[омольской] правде»), резолюция будет также левая, но на деле, об этом говорят сами участники пленума ЦКК, придется ее свертывать.

Перспективы хозяйственные самые неблагоприятные. Сокольников предрекает буквально голод через 6 недель. Общее мнение — что в октябре хлеба не будет. Тогда-то и встанет вопрос о политике.

Правые настроены неуверенно. Они боятся и того, что Сталин может снова ударить в набат чрезвычайных мер, и того, что Сталин украдет их политику. В последнем случае Сталин еще до октября зарежет их как правых (кое-что говорит об этом — сейчас высылаются в провинцию 18 красных профессоров — бухаринцев и рыковцев. Зиновьев занят комбинационным прожектерством — лучше всего, [чтобы] мы [были] у руководства, но, так как это невозможно, то мы, плюс Сталин, плюс Троцкий, плюс Рыков и Бухарин. Это большая коалиция, но возможна и узкая коалиция — это мы плюс Сталин, при этом, конечно, ряд условий — возвращение нас в Питер, допущение в низы и прессу, возвращение Троцкого и оппозиционеров из ссылки (но нет ничего о возвращении в партию). Таковы проекты, высказываемые им в разных разговорах.

[Начало сентября 1928 г.]

То обстоятельство, что СССР поставил свою подпись под так называемым пактом Келлога, показывает лишний раз, как далеко вправо может зайти оппортунистическое руководство.

Пакт Келлога формально является фактом, в котором «высокие договаривающиеся стороны» объявляют, «что они обсуждают метод обращения к войне для урегулирования международных конфликтов». По существу же он является пацифистской дымовой завесой, рассчитанной на обман пролетариата, под прикрытием которой происходит совершенно откровенная подготовка в войне. Оговорки, сделанные Францией и Англией при подписании пакта, не только не содержат отказа от войн, но, наоборот, юридически закрепляют и как бы разрешают их. Не проходит дня без того, чтобы кто-нибудь из руководителей европейской и американской политики не заявил, что нельзя прекратить войну путем «постановки какой-нибудь подписи на каком-нибудь документе» (Англия). На другой день другой империалист добавляет, что пакт Келлога никого не обязывает (Румыния). Да и в ноте Наркоминдела говорится о том, что пакт никого ни к чему не обязывает.

Подписание СССР договора в таких условиях, когда никто из подписавших его не верит в него ни на минуту, когда даже сам Келлог относится к нему с прохладцей и хочет его использовать только для выборных целей, а Америка еще, возможно, не утвердит его,— является верным шагом, рассчитанным на то, чтобы не рассориться с «цивилизованными» державами. Подписание нами пакта накладывает на нас известное обязательство даже помимо нашей воли. Но не подлежит сомнению, что буржуазия теперь скажет перед пролетариатом: «Видите, мы ведем работу по укреплению мира, и эта работа настолько серьезна, что даже СССР присоединился к этой работе. Смотрите же, насколько неправы ваши коммунисты, когда они говорят, что мы готовим войну».

Таким образом, подписание нами пакта Келлога будет использована и буржуазией, и социал-демократией для усыпления бдительности пролетариата, ибо одна подпись СССР придает документу необычайный авторитет, между тем как наш отказ лишил бы его всякого значения в глазах пролетариата: «Мы освящаем своей подписью документ, который заведомо прикрывает войну и этим придаем ему известное значение в глазах мирового пролетариата. Мы не разоблачаем буржуазию, а помогаем ей обманывать пролетариат».

Подписание пакта Келлога является самым ярким доказательством того, что болезнь оппортунизма начинает захватывать и область внешней политики.

Ленинская оппозиция считает своим большевистским долгом со всей остротой указать на эту опасность партии и пролетариату.

Сила Советской России не в договорах с буржуазией, а в бдительности мирового пролетариата. Эту бдительность пакт Келлога стремится* усилить[276].

Подписи пролетарского государства не место под мошенническим документом буржуазии.

Мы не будем говорить ни об итогах семичасового рабочего дня, ни об итогах введения ночной смены, ему сопутствующей, мы хотим только указать, что через год после манифеста ЦИК[277] и через 11 лет после Октябрьской революции возможны еще факты, вроде следующих: на кирпичном заводе Моссиликата 112 (деревня Черемушки) «работают прессовщицы, обжигальщики и другие рабочие по 14—16 часов в день» («Рабочая газета» от 8/VIIIc. г.).

На Урале на асбестовых рудниках практикуется десятичасовой рабочий день («Уральский рабочий»).

В Кузбассе на подземных работах вместо полагающихся по кодексу 6 часов работают 7—8 часов («Кузбасская кузница»).

На торфяном массиве Марьино (Бобруйск) сплошь да рядом нарушался восьмичасовой рабочий день. По вине рабочкома кол[лективным] договором не был предусмотрен шестичасовой рабочий день накануне праздников («Труд» от 2 августа). На фаянсовой фабрике им. Калинина (Кимры, Тверской губ.) администрация начала эксплуатировать малолетних девочек и мальчиков, а также женщин, заставляя их работать за бесценок («Раб[очая] газета», 12 авг. с. г.).