Андрей Андреев - Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы

Деятели министерства А. В. Головнина выступали против «приманок» для студентов в виде чинов, допускали возможность учебных свобод. «Известно, что при свободе учения в германских университетах достигаются несравненно лучшие результаты, чем при обязательности во французских», – сообщалось в официальной записке министерства по поводу принятия нового Устава. В нем, по мнению авторов, «прежняя безусловная обязательность учения» была ограничена, а набор предписанных студентам предметов определялся теперь не государством, а самими университетами, что при их желании могло означать конец курсовой системе. В русле идей, высказывавшихся еще С. С. Уваровым, министерство предполагало значительно расширить преподавание и повысить его научный уровень с помощью введения приват-доцентуры: «На учреждение приват-доцентов со всех сторон возлагаются самые свежие надежды. Оно по общему мнению должно сделаться рассадником профессоров и главнейшим средством для замещения кафедр; ему предстоит оживить университеты постоянным притоком новых и свежих сил». [1357]

Однако многие провозглашенные министерством положения не сработали, и это ярко доказывало, что в действительности Устав 1863 г. носил компромиссный характер, и, несмотря на отраженные в нем либеральные веяния, не содержал механизмов реального обновления университетской жизни, но позволял консервировать устарелые порядки. Так, введение свободы обучения фактически было передано на усмотрение университетских Советов, которые повсеместно оставили формы контроля (курсовые экзамены) прежними. Приват-доцентура в 1860—70-е гг. не получила развития на практике, поскольку не были четко предусмотрены способы ее финансирования, а пойти на введение платы за каждый лекционный курс, как в немецких университетах, правительство не решилось. Поэтому молодые ученые, не будучи в состоянии одновременно и содержать себя, и вести преподавание в качестве приват-доцентов, всячески стремились занять штатные места доцентов, которые фактически были эквиваленты прежним должностям адъюнктов, являлись столь же бесправными, а назначение в них целиком зависело от «кастовых отношений» внутри профессорского корпуса, о которых упоминал Кавелин, и не гарантировало правильной смены кадров. Наконец, ничем не было подкреплено и прокламированное желание министерства «поставить университеты вне чинов», поскольку обе степени выпускника – и действительный студент, и кандидат – сохранились в Уставе с их правами на классы по Табели о рангах.

Неудовлетворенность результатами этих университетских реформ сказалась уже в последующее десятилетие, вызвав новый этап дискуссий, относящийся к 1870-м – началу 1880-х гг. Его открыло выступление в печати профессора Московского университета Н. А. Любимова (1830–1897). По сути продолжая линию отстаивания идей «классического» университета, которую вели Пирогов, Бабст, Кавелин и др., он упрекал сложившуюся систему в «общей безответственности» и говорил о беспомощности либеральных тенденций Устава 1863 г.: «Какие меры по отношению к университетам могут быть признаны либеральными в истинном смысле, серьезно либеральными мерами? Очевидно те, которые клонились бы к допущению и ограждению академической свободы исследования и преподавания, которые содействовали бы призванию к жизни духа науки и умственной самостоятельности, пробуждению интереса к высшим задачам знания, оживлению философского направления» [1358].

В отсутствии такого духа Любимов обвинял университетскую корпоративность, при которой конкурсное замещение должностей «практически не имеет значения», а право министров назначать профессоров «не отвергается абсолютно, но обставлено условиями, при которых пользование правом имеет вид действия, направленного против университета по недоверию или в наказание». Своему времени Любимов противопоставлял Московский университет 1840-х гг., верный утвердившимся тогда элементам «классического» облика, когда «благодаря небольшой согласной группе профессоров преподавание имело дух и стремление к охране, среди неблагоприятных внешних условий, принципов гуманности и разумной свободы, и университет имел самостоятельность, живой образ, силу» [1359].

Эта самостоятельность ученой корпорации, как подчеркивал Любимов, заключена «единственно в духе науки и преподавания, какой в ней господствует». В своих конкретных предложениях он настаивал на широком развитии приват-доцентуры вместо штатных доцентов («должно делать широким и льготным доступ в кандидаты для профессорских мест, но не на самые места»), выступал за «свободное распределение курсов», против произвольной, как он считал, системы кафедр в Уставе 1863 г. «Университетское преподавание по самому характеру своему есть преподавание многостороннее и свободное. Цель его – не столько сообщить знания, сколько возбудить самодеятельность. Стесняя строго определенными программами, данными извне, превращая университет в школу, где выучиваются определенной сумме знаний, мы бы уронили значение университетов как представителей самобытного движения науки и мысли… Каждый профессор должен иметь возможность передавать свой собственный взгляд на науку и на те части и стороны ее, которые наиболее интересуют его самого. Университетское преподавание тогда только хорошо, когда оригинально и субъективно; только тогда способно оно вызвать самодеятельность в слушателях». [1360]

Этим положениям полностью противоречила существовавшая система курсовых экзаменов, и Любимов, подобно другим деятелям российского высшего образования, настаивал на ее отмене и на необходимости вообще отделить экзамены от преподавания, чтобы их программа не довлела над слушателями (как это произошло в Германии, где выпускники сдавали экзамены по месту будущей службы). «Стремление превратить университет в какой-либо род специальной школы противоречит общему характеру университетского преподавания», – подчеркивал профессор.

Выступления Любимова ярко характеризовали его позицию как проводника идей «классического» университета в России. [1361]Однако начавшийся новый виток общественных споров по «университетскому вопросу» в 1870-е гг. вызвал и ряд опровержений этих взглядов. Так, известный историк В. И. Герье (1837–1919) резко критиковал Любимова по всем принципиальным позициям и хотя не отрицал научное значение немецких университетов, но фактически доказывал, что оно утвердилось не благодаря, а вопреки их устройству, которое не подходит для отечественных университетов. Так, «в Германии вопрос об избрании или рекомендации профессоров не имеет важного практического значения», поскольку решается в условиях избытка ученых сил, у нас же – «какие параграфы не принимай, не будет написано ни одной лишней диссертации на Руси, не явится ни одного лишнего профессора». [1362]