Василий Глотов - Наедине с совестью

- Плохо, - сразу и как-то по-взрослому ответил мальчик. - Хлеба нет и заработать не у кого. Одной картошкой питаемся.

- А ты с кем еще живешь?

- С сестричкой. Родители погибли: отец на фронте, а мать в городе от бомбежки. Весной полицай забрал у нас хлеб и птицу, жить совсем плохо стало. Родни тоже нет.

- А немцев много в ваших местах?

- Не очень. Они больше по городам живут. Сюда заглядывают редко: лесов боятся они. И полицаи боятся.

- Значит, партизаны есть?

- А где их нет теперь, - опять не по-мальчишески ответил Максим. Сегодня ночью эшелон пустили под откос. Слыхали? Ну вот, техники много пропало и фашистов погибло много.

- Выходит, партизаны в кукурузе не отсиживаются.

Максим улыбнулся. Ему понравились слова Корня. "Хорошие дядьки", подумал. И тут же спросил:

- А вы куда идете?

- Будем здесь армию ждать, - пояснил Янка, поглаживая круглый подбородок. - Нам бы устроиться где-нибудь, отдохнуть. Двое суток в дороге. А приютиться пока еще негде.

- А вы к нам на хутор идите. У нас тихо.

Смугляк, сидевший рядом и внимательно изучавший Максима, покашлял. Янка повернулся к нему и вопросительно посмотрел в глаза.

- Как ты думаешь, взводный?

- Пожалуй, можно.

- Тогда вот что, Максим, - поднялся Янка, - заваливай нас травой и вези на хутор. Да смотри, чтобы ни один посторонний глаз не видел.

Максим подошел к повозке.

- Ладно. Телега большая и травы хватит. А людей вам бояться не надо. Ложитесь рядом.

Минут через десять повозка, доверху нагруженная свежей, пахучей травой, тронулась и вскоре затерялась в березняке.

*

Полесский хутор спрятался в глубине леса, видимый только с севера в узкий коридор просеки. С двух сторон к нему полудугой подступало болото, с третьей - сосновый бор и проселочная дорога, когда-то гладкая, разъезженная, а теперь заросшая муравой.

Палаша сидела на крыльце лесного домика и поджидала Максима. "Может, случилось что?" - думала она. Но, увидев подъезжающую повозку, обрадовалась. Сорвалась с крыльца и побежала навстречу.

- Что так долго ездил? - спросила она, укоризненно взглянув на Максима. - Не беда ли какая приключилась?

- Никакой беды. Палаша. Просто далеко уезжал. - И, остановив у крыльца Гнедуху, спросил: - А ты боялась одна? Больше так далеко не поеду. Не сердись.

- Я не сержусь. Полицай приезжал к нам, Петро Рудь.

- Приезжал? А зачем, не сказал?

- Сказал, чтобы к вечеру я в Лужки пришла.

Поняв, что в хуторе никого нет, Янка сбросил с себя траву и быстро вылез из повозки. За ним последовал и Смугляк. Это было так неожиданно, что Палаша вскрикнула и попятилась назад. Максим бросился к ней, начал успокаивать:

- Это наши, Палаша. Веди их в хату.

Максим отпряг Гнедуху и привязал ее к кормушке, затем закрыл в сарай повозку и тоже вошел в домик. Палаша уже познакомилась с военными, сидела у окна, рассказывая им о хуторе. Максим помыл руки и присел к окну, рядом с Палашей.

- Может, картошки молодой сварить? - спросил он у гостей. - Больше у нас ничего нет.

- Спасибо, дружище! - поблагодарил его Михаил. - Продукты у нас есть, а когда не будет, у полицая возьмем. - Он вынул из вещевого мешка большой кусок желтоватого сала, отрезал несколько ломтиков и подал Палаше. Поджарить сможешь?

Палаша смутилась, покраснела.

- Смогу. Неси щепки, Максим, на растопку.

После завтрака мужчины вышли во двор, а Палаша стала собираться в Лужки. Янка, взяв автомат, направился провожать ее. Возле низенькой, прокопченой бани он остановился:

- У меня просьба к тебе, Палаша.

Она по-своему поняла эти слова, нахмурила брови.

- Знаю. Пусть железом пытают - не выдам.

- Это хорошо, Палаша! - похвалил ее Янка. - Но я не об этом. В Лужках у меня мать живет. Сельсовет знаешь где? Так вот рядом, в маленькой хате.

- Тетя Таня? - оживилась Палаша. - Знаю, знаю. Я с вашей сестрой Машей в школе училась. Недавно я видела тетю Таню. Плохо она живет: глаза слабые, руки болят. А Машу немцы насильно в Германию вывезли. Вот она рада будет вашему приходу!

Янка опустил голову, вздохнул.

- Так вот что, Палаша, - попросил Янка, - увидишь мать - обо мне ни слова. Не надо тревожить старушку. Все равно я сейчас ничем помочь ей не могу, а встречаться нам нельзя. Мы по делу тут.

- Понятно, - кивнула головой Палаша.

Тем временем Смугляк разговаривал с Максимом. Максим рассказывал, как умерла мать от раны и как им трудно жилось первое время без матери. Ему тогда было одиннадцать с половиной лет, а Палаше пятнадцать.

- И вы одни жили?

- Нет, тетя Тася с нами жила. А потом ушла. Она мне интересную книжку подарила: "Тарас Бульба". Я три раза прочитал ее. Понравилась.

Он принес из домика книгу и раскрыл ее. На первой странице в уголке Смугляк увидел надпись: "Маленькому Максиму от тети Таси Бушко на память". Смугляк не поверил своим глазам. Прочитал еще раз, присмотрелся к почерку. Да, это ее почерк: крупный, простой. Он был поражен и обрадован неожиданностью. Максим заметил это. Побежал в хату, быстро вернулся.

- А вот ее карточка, - сказал Максим.

- Смугляк взял из его рук маленькую фронтовую фотокарточку и долго, не отрываясь, смотрел на нее. Военная форма. Из-под пилотки выбились русые кудряшки. Перед его глазами была Тася Бушко.

- Тасенька! - прошептал Смугляк, не отрывая глаз от фотографии, от милого лица. - Жива ли ты, русоволосая голубка?

Максиму послышалось, что Смугляк спрашивает его. Он ответил:

- Жива, жива! Ее привел к нам военный. Это в прошлом году было. Я все помню. Тетя была ранена в ногу и не могла идти. Она не плакала, а только стонала. Потом военный ушел, а тетя Тася осталась. Она жила у нас всю зиму. Форму ее мы спрятали. Полицаи и немцы два раза приходили к нам. Мы сказали им, что это мамина сестра, что ранена она во время работы в поле.

- И куда же она ушла? - волнуясь, спросил Смугляк.

- Куда ушла? Не знаю. Я давно уже не видел ее.

Смугляк понял, что Тася жива, крепко обнял Максима.

- Обрадовал ты меня, юный друг!

Подошел Янка. Увидав фотографию в руках Михаила, многозначительно улыбнулся:

- Хорошая девушка! Тебе бы такую, взводный.

Смугляк ничего не ответил на шутку товарища. Янка понял, что взводный чем-то озабочен, и не стал ему мешать. Отвел в сторонку Максима, вполголоса спросил его:

- Ты давно знаешь Петра Рудя?

- Давно. До войны он в магазине торговал, в Лужках. А теперь ходит во всем немецком и усы отрастил. А морда красная, как свекла. - Максим сжал кулаки и положил их на щеки. - Вот такая. Противный. Он наших выдает фашистам. Его все боятся в Лужках и ненавидят.

Янка стоял, прислонившись к яблоне, молча слушал. Вспомнились школьные годы. Он сидел рядом с Рудем на одной парте, помогал ему решать задачи. А вечером, после уроков, они катались с ледяной горы на санках. Рудь носил черный полушубок и хорошие валенки, а Корень - старые, материны. Петро, отец которого имел свою мельницу и кузницу, смотрел на Янку свысока и в спорах всегда называл его "оборванцем". Янке было обидно, и все же он помогал Петру решать задачи.