А. Гаврюшкин - Граф Никита Панин. Из истории русской дипломатии XVIII века.

В Константинополе о мире стали задумываться уже после Ларги и Кагула. В 1770 году под впечатлением понесенных поражений Турция обратилась к Пруссии и Австрии с просьбой о посредничестве в мирных переговорах. Те с удовольствием согласились, но в Петербурге к этой идее отнеслись скептически и, отклонив медиацию, иначе говоря, посредничество, соглашались только на "добрые официи", то есть добрые услуги. Как разъяснил на заседании Совета Никита Панин, при медиации посредник имеет "полную власть" в распоряжении притязаний воюющих сторон, в то время как при добрых услугах его советы "по обстоятельствам приняты и отвержены быть могут". В Петербурге от "услуг" Пруссии и Австрии ничего доброго не ждали, и не без оснований. Фридрих II, конечно, был заинтересован в прекращении войны, но по-своему. Во-первых, король все еще боялся, что русско-турецкий конфликт может перерасти в общеевропейскую войну. Кошмарные воспоминания времен Семилетней войны не давали ему спать по ночам. Во-вторых, Пруссия по договору выплачивала России ежегодную военную субсидию - 400 тысяч рублей. Даже для Российской империи эта сумма была заметной - составляла больше двух процентов государственного бюджета. Для маленькой Пруссии же такие расходы были довольно обременительны. Фридрих II поэтому усиленно интриговал, пытаясь убедить Петербург в том, что требования в отношении Турции необходимо смягчить.

Австрия также была заинтересована в окончании войны. Венских политиков очень беспокоило усиление России. Чтобы этого не допустить, австрийцы могли затеять любую авантюру. В июле 1771 года они тайно заключили с Турцией договор, по которому обязались "путем переговоров или силой оружия" добиваться, чтобы Россия вернула Порте все захваченные территории. В обмен Турция согласилась уступить Австрии часть Валахии и выплатить солидную субсидию. Наследник престола император Иосиф II порывался, действительно, начать против России войну, но престарелая императрица-королева Мария Терезия уже устала воевать и воинственного пыла своего сына не одобряла. Князь Кауниц тоже предпочитал действовать осторожнее и занимался главным образом тем, что убеждал русского посла в Вене в необходимости отказаться от каких бы то ни было территориальных приобретений за счет Турции, ограничившись лишь денежной компенсацией.

Условия, на которых Россия соглашалась заключить мир, были довольно умеренными. Для себя Россия требовала лишь Азов и территорию Большой и Малой Кабарды. Население этих земель уже давно тяготело к России, и местные правители не раз обращались к русским царям с просьбой о защите от турок или персов. В Петербурге считали целесообразным потребовать также от Турции независимости Молдавии и Валахии, возвращения грузинским царям, воевавшим на стороне России, их земель свободы судоходства по Черному морю и т.д. По всем этим вопросам путем взаимных уступок вполне можно было договориться. Единственное требование, в котором Россия не намерена была уступать, заключалось в предоставлении независимости Крымскому ханству.

Урегулирование конфликта с Турцией на таких условиях было делом времени. В превосходстве русского оружия сомневаться не приходилось. Однако, несмотря на тяготы, которые в результате войны несли обе стороны, противоборство, пусть и не слишком активное, могло продолжаться еще довольно долго. Между тем для России смысла в затягивании войны не было. Предпосылки для достижения целей, поставленных в начале войны, уже сложились. В Петербурге поэтому хотели покончить с войной как можно скорее. Добиться этого оказалось, однако, непросто. Поводом для начала войны послужили волнения в Польше. События складывались так, что польские дела оказались тесно переплетены с делами турецкими, и решать их в отдельности было невозможно. Поэтому для удачного завершения войны требовались усилия не только военные, но в не меньшей степени и дипломатические. Еще в 1769 году, вскоре после начала русско-турецкой войны, австрийские войска заняли небольшую часть приграничной польской территории. В Вене объяснили, что эти земли якобы триста лет назад были переданы Польше в залог и, имея в виду их возвращение, Австрия хочет предохранить их от разорения. Объяснение было сочтено убедительным, и событие это осталось без последствий.

В августе 1769 года в Силезии произошла встреча Фридриха II с Иосифом II. Спустя год оба монарха встретились снова. Вслед за этим австрийцы неожиданно заняли еще ряд польских округов, теперь уже без каких-либо вразумительных объяснений. Тогда же в Петербург приехал принц Генрих, брат Фридриха II. Принц произвел не самое выгодное впечатление - в Петербурге о нем рассказывали множество анекдотов. Однако принц сумел подготовить почву для важного предприятия, и, как только он вернулся в Потсдам, прусский посланник в Петербурге Сольмс получил от своего короля новое указание. Фридрих II писал, что, коль скоро Австрия уже нарушила целостность польской республики, России и Пруссии есть смысл последовать этому примеру. Сольмс должен был передать это предложение петербургским политикам.

Идея раздела Польши соседними державами не была новой. Еще со времен Петра Великого германские государства время от времени пытались выяснить отношение России к такому предприятию. Однако в Петербурге давали в лучшем случае уклончивый ответ. Теперь Фридрих II попытался вновь реализовать давнюю прусскую мечту, и, как оказалось, момент был выбран удачно.

Историки много спорили о том, как в Петербурге было принято решение об участии в разделе и какую позицию занимал в этом вопросе Панин. Многие утверждали, что Никита Иванович всегда был против раздела и вынужден был смириться с ним под давлением императрицы и большинства членов Государственного совета. Н.Д. Чечулин, один из авторитетнейших специалистов по истории России XVIII века, напротив, полагал, что Панин не имел ничего против раздела. Что же касается многочисленных критических высказываний графа по этому вопросу в беседах с Сольмсом, то они, по мнению Н.Д. Чечулина, объясняется тем, что Панин попросту водил прусского посла за нос, стараясь раздразнить Фридриха II и выведать его истинные намерения.

Беда в том, что дошедшие до нас документы не позволяют однозначно ответить на вопрос, как и почему было принято это решение, сыгравшее столь важную роль в истории и Польши, и России. Исследователям по необходимости приходится прибегать к догадкам и шатким предположениям. Единственный достоверный документ, отчасти проливающий свет на этот вопрос, - это протокол заседания Совета, того заседания, на котором впервые был поставлен вопрос об участии России в разделе Польши.