Феликс Саусверд - Слоны и пешки. Страницы борьбы германских и советских спецслужб

— Выходит, «центр» заложник на время, так сказать, для моего влезания в партизанскую бутылку, — осторожно прозондировал Граф.

— Именно так, — ответил Пуриньш.

— Да, когда я писал эти документы, то думал, что с ними пойдет другой человек. А теперь самому придется. Боязно. Как я вылезу из этой бутылки? Там же западня! — промолвил Граф. Хмель из него улетучивалась по мере того, как до него доходило, его загоняют в виде предательского шара в партизанскую лузу.

— Ты там и останешься в роли партизана. При твоих способностях в начальники еще вылезешь. Надо будет, мы тебя оттуда вырвем, как пробку из шампанского, — ответил Пуриньш.

— Ничего, не дрейфь, бумаги не столь уж плохи. Их наивность подкупает. Получить такие весточки из Риги, это будет впервые за всю войну. От них ошалеют, они впечатление произведут. Это оригинально, с такими бумагами ты идешь первый, — заметил Ланге.

— У меня сомнения, как он понесет все это с собой в кармане. Не боится? Храбр? Безрассуден? — проверял свои выкладки Пуриньш.

— Без них он ноль, Александр. Из тех отрывочных сведений, что мы перехватывали, бандиты постоянно нащупывают контакты для объединения своих групп там, в Освее, с городским подпольем. Это у них мания. И раз так, то пусть заимеют. Так разработал все оберфюрер. А он дока по части разных там хоров, оркестров, капелл, — и Ланге подмигнул, — в общем, музыкальная натура.

— А вот и наш хозяин! — воскликнул Пуриньш.

Эрис вошел в комнату и самым аккуратным образом разложил на столе принесенные бумаги. Все сгрудились вокруг них.

— У тебя красивый почерк, Граф, ты был, наверное, одним из первых в школе, — сказал Пуриньш. — Так, это текст присяги. Она у тебя, как клятва почти.

— А что вы думали? — спросил Граф. — Для нас это основной документ. Главное в нем — в плен мы не сдаемся. Присяга дана «Рижскому партизанскому центру».

— Эрис, переписывайте все три бумаги. В присяге и в удостоверении участника организации имеются прочерки, впишите туда фамилию, имя, отчество нашего друга, — распорядился Пуриньш.

При слове «друг» Ланге и Пуриньш обменялись понимающими взглядами.

Эрис сидел, пыхтел и писал. Остальные пропустили по рюмочке. Эрис сказал:

— Я не очень-то владею письменным русским, но мне кажется в тексте Графа имеются ошибочки.

— Да бросьте, не обращайте внимания, переписывайте. Все должно быть естественным. Не будем же мы звать эксперта по языку. Ошибки присущи нашим кадрам. Вот без ошибок — подозрительно. В письменном отношении к руководству отряда имеются слова, чтобы «центру» и другим городским группам помогли минами, пистолетами, стрелковым оружием? — спросил Ланге.

— Да, конечно, — в один голос подтвердили Эрис и Граф.

— Отлично, — прореагировал Ланге. — На этом мы их и нагреем.

Через час все было готово. В верхнем левом углу отношения в отряд стоял угловой штемпель с полным наименованием на латышском языке «Рижский партизанский центр», в прочерках для места написания документа значилось — Рига, 4 сентября 1943 года. Особо впечатляла печать, на которой рельефно выделялись мощные, мускулистые, выглядывающие из-под засученных рукавов руки рабочего с силой ломающие ладонями ненавистную паучью свастику. Полукругом вокруг оттиска печати шла надпись на латышском языке: «Смерть немецким оккупантам».

Выбирая глубину и оттенок печати, которая не Должна была иметь идеальную форму на документе, Пуриньш ставил бесконечные ее оттиски на листочках. Ланге это дело надоело, и вообще пора было идти в столовую. Поэтому он предложил закругляться. Пуриньш расписался на документах за руководителей подпольной организации, и все перешли к холодным закускам и горячительным напиткам.

Эрис отозвал Графа, сказал ему, что тот доложен пойти к себе выспаться, дал ему в качестве снотворного бокал французского коньяка и с собой пакетик провизии с барского стола. Они договорились, что завтра в десять утра, перед походом Графа к Стефании, они встретятся еще раз здесь и в присутствии Пуриньша договорятся о способах связи. Распрощались.

За столом разговорились. Все были рады успешному началу операции «Мимикрия».

— Собственно говоря, почему «Мимикрия»? — спросил Эрис, наименее осведомленный из трио по части проворачиваемых сегодня в его квартире дел.

Ланге как старший объяснил:

— «Мимикрия» — это защитное средство растения или животного, обеспечивающее сходство с окружающей природой, т. е. превращение становится незаметным, неразличимым для врага. Вагнер со мной поделился, что этот Граф и в мормоны влезет, и в староверы протиснется, дай такому мужичку только направление. Абвер его прогонял, как двигатель самолета на стендах. Единственно только в роли гомика он не выступал. И то пока ему не приказали.

Во время этой тирады с упоминанием абвера Пуриньш навалил себе побольше закуски. Он смущался.

— У меня вопрос, господа, — воскликнул Эрис. — Вероятно документы, которые окончательно превратят Графа в «Мимикрию», следует зашить ему в одежду. Надо отдать это портному, не так ли?

— О нет, наш дорогой хозяин. Пусть это сделают его дамы из карточной колоды: Мария, Стефания, Эмилия. Они любому проверяющему подтвердят, как собирали в дорогу беглеца-патриота, и потом, Эрис, мужской стежок хороший криминалист определит через пять минут, — сказал Ланге и вдруг перевел разговор в другую плоскость: — Кстати, Пуриньш, я заметил, что служанка Марта, так кажется ее звать, заметно отличает вас как старого друга дома даже какое-то довоенное рандеву вспомнила.

— Господин Эрис-старший — достойнейший коммерсант и дипломат, я всегда ценил его расположение, — ответил Пуриньш.

— Вы любвеобильны, Пуриньш. Иногда я завидую вам, руководители всех наших родственных ведомств чрезвычайно к вам предрасположены, — лукаво прищурил свои выразительные глаза Ланге. Он был в хорошем настроении и мог позволить себе любезно намекнуть, что СД известно все не только о врагах…

— Вы знаете, штурмбанфюрер, моя сила в том, что моему любому устному слову, а тем более по какой-то сделке, вы можете верить полностью. В наше время игр и интриг — это редкое качество. Стоит кому-то подвести компаньона, он в круг играющих уже не попадет, не так ли? Я оказал в прошлом некоторые услуги абверу, начальство это знает, я доложил, но служу в вашем монастыре и его устава не нарушаю. Раньше я работал в политической Полиции Латвийской республики, с врагами президента Ульманиса не путался. Опять-таки из-за джентльменски данного слова. А вот начальник информационного бюро штаба армии Латвии полковник Целмс-Цельминьш, начальник «латвийского абвера», так сказать, на следующий день после вступления красных в сороковом году, пулю в лоб себе пустил. Он присягу солдата нарушил, говорят, что красным он служил, но от президента держал это в тайне. Правда, тот распорядился несмотря ни на что похоронить бедолагу на Братском кладбище. Служить вам он почему-то не захотел, хотя и был в пределах видимости германских служб. Мир праху его! — Пуриньш на минуту склонил голову. — Нет, сентиментальничание в обращении с пистолетом — это удел натур, не годящихся для нашей работы.