Феликс Саусверд - Слоны и пешки. Страницы борьбы германских и советских спецслужб

Снова собрались в узком кругу у Панцингера. Он только что закончил разговор с Мюллером. Их беседа была спокойной, без передержек, без упреков и оправданий. Для них, генералов полиции, это происшествие было очередным рабочим днем: мало ли покушений, взрывов, побегов, нападений на офицеров вермахта происходило по всей Европе. Важным было раскрыть и наказать виновных… Но вот политическая подоплека взрыва высветила не ко времени вспышку единства антигитлеровской коалиции…

— Я только что переговорил с группенфюрером Мюллером. Он одобряет спланированные действия по проникновению наших людей в организации террористов в сочетании с комбинированным задействованием захваченного радиста. Осторожным, не резким задействованием. Эксцесс на площади, по мнению группенфюрера, не должен выбивать нас из колеи принятых решений. Мало кто в Европе знает, где находится эта Латвия, если произнести это слово, как его выговаривают здесь, в Риге. Группенфюрер пошутил, что когда он сказал о случившемся своему итальянскому коллеге, который сейчас, после выхода Италии из войны, обитает в Берлине, то тот озадаченно воскликнул: «Латвия, Латвия! Это рядом с Боливией, не правда ли?» Все задвигались, прокатился смешок. Напряжение было снято. Панцингер продолжал:

— Отнесем это к разряду каламбуров, но Латвию надо перетрясти. Предлагаю при очередном сеансе связи с нашими «корреспондентами», так отныне будем называть партизан, упомянуть о взрыве на площади. Не сообщить об этом мы не можем. Нелогично знать, быть почти рядом и не сообщить. Это не эшелон. На площади было все руководство. Укажем, что похоже никто не пострадал.

Раздался голос Ланге:

— Господин оберфюрер, а не добавить ли два слова?

— Какие, — спросил Панцингер.

— «Подробности сообщать?»

— Хм, остроумно, — заметил Панцингер. — Вы рассчитываете, что «корреспонденты» в свою очередь попросят выяснить, кто это сделал, или ответят, что им все известно, или что их это не интересует.

— Последней фразы быть не должно, господин оберфюрер, она демаскирует — такие вещи не могут не интересовать, — заметил Ланге. — Я имею в виду и третий вариант. Допустим, они не знают инициаторов эксцесса на площади, попросят по радио узнать: кто же эти «патриоты»? Но следует по аналогии думать, что такие же вопросы у них появятся перед находящимся пока в их логове Панченко, который по нашим расчетам на днях должен будет оттуда отбывать к нам, на базу. Не знаю, право, как пойдет дело у Графа. А это в свою очередь даст Панченко, Юрченко и другим людям свободу действий при расспросах здесь: у них появятся полномочия наведения всевозможных справок и немалые!

— Браво, доктор Ланге, браво. Ценю хорошую мысль. А кто такой Юрченко, вы так, кажется, упомянули? — спросил оберфюрер.

— Наш человек, пошедший с Панченко, его фамилия Гудловский, тоже из военнопленных, — ответил Тейдеманис.

— Да-да, хорошо. Добавьте свои волшебные слова, доктор. И вообще, руководите работой радиста. Вы на правильном пути, штурмбанфюрер.

Выйдя от Панцингера, Тейдеманис подошел к Ланге и попросил разрешения переговорить с ним. Тот, получив столько комплиментов в одночасье от оберфюрера, был в прекрасном настроении, и они прошли в кабинет Ланге. Тейдеманис не стал вилять, а сразу пошел напролом. Он сказал:

— В последние месяцы, господин штурмбанфюрер, у меня обострились отношения с господином Пуриньшем. Он много стал себе позволять. Я прошу оградить меня от его неуместных выходок и личной нескромности. Я даже хотел составить на ваше имя письменный рапорт и просить его перевода на иной участок работы…

Ланге с интересом посматривал на верзилу Тейдеманиса, думая, что создание конкурентных отношений в ведомстве — это неплохой стимул для активных дел.

— Продолжайте, продолжайте, Херберт, — совсем по-домашнему подбодрил он Тейдеманиса.

— Взять последний случай. Я понимаю, что захват радиста и рации — это и заслуга людей Пуриньша, и его лично. Но как я думаю, это стало возможным потому, что вы лично, господин штурмбанфюрер, распорядились об этом. Осенью сорок первого Пуриньш получил подобные сведения по Даугавпилсу, я имею в виду одну женщину по имени Ольга. Основания причислять ее к агентуре русских имелись, но Пуриньш, пользуясь моим отсутствием, выпустил ее, хотя думать, что она знает радиодело, мы могли…

— Остановитесь, Херберт! Я знаю это дело. Да, она сомнительный элемент, да, она проявляет активность в сборищах террористов, рвется к партизанам. Но ведь она под колпаком и скоро крышка прихлопнется. Придет срок. И я поручу ее вам, Тейдеманис. Вы довольны? Раз Пуриньш не справился, докажите свою результативность.

— Благодарю вас, господин штурмбанфюрер, я…

— Что же касается обострения ваших отношений с нашим не менее уважаемым Александром, то не занимайтесь мышиной возней. Работы у нас невпроворот. Скоро наступит ваш черед показать себя — буквально в течение месяца мы должны будем разгромить группу террористов. Но немного терпения, мой дорогой. А сейчас все внимание розыску террористов на Домской площади. Оберфюрер предложил объявить вознаграждение за поимку этих бандитов в размере 30 000 марок. Споры с Пуриньшем мешают делу. То же самое я скажу и ему. Признайтесь, Тео, вы недолюбливали друг друга еще со времен работы в политуправлении? Нам это известно, — и Ланге изящно пощекотал подбородок высоченного Тейдеманиса.

Тот заулыбался, затем серьезно сказал:

— Исходя из опыта вывешивания разных там красных флагов, распространения листовок, могу предложить, что надо искать преступников и в числе тех, кто работал на этой площади. Обычно злоумышленников тянет к местам хорошо изученным их собственными ногами, знакомых с расположением домов вокруг места события.

— Интересно, интересно. И представьте себе, Херберт, Пуриньш высказал тождественную мысль. У вас одна школа, школа господина Штиглица!

Оба улыбнулись. Конфликт был погашен по лучшим образцам гестаповского товарищества: все издержки оплатят будущие жертвы.

Отпустив Тейдеманиса, Ланге продиктовал телеграмму в отряд: «13 ноября на Домской площади перед началом собрания гитлеровских подпевал взорвалась бомба. Официально о пострадавших пока ничего не известно. Сообщать ли подробности? Гаецкий».

Когда телеграмму принесли Лайвиньшу, он вызвал Балода, Грома, показал ее, спросил:

— Что нам известно? Ничего?

Балод промолчал. Гром высказал предположение:

— Кто-то из наших, но кто? Возможно, «Рижский партизанский центр»? Или Судмалис?

Лайвиньш заметил:

— Плохо, когда не знаем. Не гадать же на картах. Надо выяснить. Вот что, Александр, пошлем телеграмму Гаецкому, пусть сообщат подробности, что им известно. Может что прояснят, а? И поручи еще раз Рагозину и Гудловскому выяснить толком все о «центре» и кто в Риге рванул так впечатляюще.