Владимир Брюханов - Мифы и правда о восстании декабристов

Таких предупреждений было мало и в 1821 году — тогда, как мы рассказывали, Милорадовичу понадобилось затратить массу усилий, чтобы добиться фактической амнистии заговорщикам со стороны Александра I.

Теперь амнистия могла исходить только от Николая I, еще не ставшего царем исключительно благодаря упрямству Милорадовича. Но рассчитывать на амнистию со стороны этого самодержца было бы, согласно всеобщему тогдашнему убеждению, просто абсурдом!

Письмо же Дибича исключало возможность избежать последующей ответственности! Следовательно, на повестку дня действительно встал государственный переворот с совершенно четким мотивом, продиктованным этим письмом!

Это и было решением, сначала принятым Диктатором, а уже затем спущенным Рылееву и далее Оболенскому — ведь первый пришел в критический момент 12 декабря ко второму, а не наоборот!

Теперь мы можем вернуться и к вопросу, почему днем 12 декабря заглохло предупреждение о грозящих разоблачениях, так и не поступив к основной массе мятежников.

В какой бы форме Анненков и Арцыбашев ни обсуждали с Рылеевым и Оболенским предупреждение, полученное Свистуновым, или вообще этого не делали, но ни те, ни другие никак не могли распространять его среди всех остальных участников заговора: широкое оповещение об опасности необходимо было веско мотивировать, а потому сопровождать ссылкой на источник предупреждения. Разглашать же среди всех заговорщиков сведения о предупреждении, исходящем от Милорадовича или его приближенных, было и неконспиративно, и непорядочно.

Тем более это относится ко второму предупреждению, полученному от Милорадовича непосредственно Рылеевым, особенно если оно сопровождалось сведениями, исходящими из письма Дибича.

Поэтому два предупреждения, сделанные Милорадовичем — Свистунову и Рылееву, сомкнулись в единое неразрывное кольцо. Последующая гибель Милорадовича сделала эту тайну неразглашаемой в принципе!

Что же касается Свистунова и других кавалергардов, то будучи посвященными в угрозу, нависшую над заговором, значительно более мотивированно и подробно по сравнению с другими младшими офицерами, непосредственно организовавшими выступление 14 декабря, они, в отличие от этих последних, не нашли душевных сил участвовать в столь безнадежном предприятии. Увы, это не спасло многих из них от последующих суровых наказаний!

Учитывая реалии тогдашних личных отношений, нетрудно догадаться, кто был промежуточным звеном цепочки, донесшей 12 декабря предупреждение до Рылеева.

Этот персонаж нам давно известен: прежний адъютант Милорадовича, Ф.Н. Глинка, будучи писателем, поддерживал близкие связи с Рылеевым — также известным автором и, главное, редактором популярного альманаха «Полярная звезда». Именно этим Глинка оправдывал две встречи с Рылеевым накануне 14 декабря, всплывшие на следствии в результате показаний третьих лиц.

Первая из них имела место в конце ноября, а вторая — 13 декабря. После этого Глинке не сладко пришлось на следствии: его арестовали, затем — выпустили, потом снова арестовали и снова выпустили. От суда Николай I его освободил, но уволил на гражданскую службу, и вплоть до отставки в 1834 году его мурыжили по провинции — он служил в Петрозаводске, Твери, Орле. Умер Глинка в 1880 году девяноста трех лет отроду. Его патриотические произведения широко печатались во время Крымской войны и много позже — в 1941–1945 годах.

Учитывая, что две данные встречи Глинки с Рылеевым стали известны следствию только в результате показаний других лиц, можно предполагать любое число таких встреч вовсе без свидетелей. Отсюда, напоминаем, и сверхъестественная осведомленность Рылеева в двадцатых числах ноября, и полная ясность для заговорщиков роли Милорадовича в последующие дни, и стремительный старт событий в середине дня 12 декабря.

Вернемся непосредственно к событиям этого судьбоносного дня.

Между 4 и 5 часами дня 12 декабря приехал из Варшавы долгожданный фельдъегерь Белоусов с письмами Константина Павловича от 8 декабря. Последние подтверждали прежние решения цесаревича: царем становится Николай, а Константин ни под каким видом в Петербург не приедет!

Николаю Павловичу предстояло, таким образом, начинать царствование с издания собственного манифеста и самому выпутываться из всех возможных осложнений, о которых ему Милорадович уже уши прожужжал ! Не удивительно, что Николай заметно трусил, а потому не решился приступить к публичным действиям без поддержки хотя бы младшего брата.

С Михаилом же случилось недоразумение: Белоусов почему-то проехал другой дорогой и миновал великого князя, сидевшего в ожидании в Неннале. Николай немедленно послал за Михаилом курьера, а все дальнейшие мероприятия (кроме окончательного рассмотрения текста манифеста со Сперанским) отложил до возвращения младшего брата; первым из них должно было стать заседание Государственного Совета, на котором Николаю следовало провозгласить себя императором — в порядке исправления решения, принятого Советом 27 ноября.

С этим заседанием возникает очередная неясность: оно было назначено заранее, но не известно, когда именно: вечером 12-го или утром или даже днем 13 декабря. П.В.Лопухин, с которым Николай согласовал только сам факт проведения заседания (неважно, что Лопухин должен был полностью понимать смысл и цель!), должен был быть предупрежден достаточно заблаговременно, чтобы оповестить всех участников. Назначено же было заседание на 8 часов вечера 13 декабря, но началось только в полночь: считается, что Николай оттягивал начало, все продолжая ждать прибытия Михаила в качестве моральной поддержки. Но это устоявшееся мнение противоречит здравому смыслу.

Даже если курьер к Михаилу был послан сразу около 5 часов вечера 12 декабря, то сначала ему, а потом Михаилу в обратном направлении предстояло проехать по триста верст! Проделать шестьсот верст на лошадях зимой (даже при частой их замене) невозможно ни за 27 часов, остававшихся до 8 часов вечера 13 декабря, ни за 31 час, остававшийся до полуночи с 13 на 14 декабря! Так что ждать Михаила к заседанию Госсовета не было никакой возможности! И действительно, он появился в Зимнем дворце только около 10 часов утра 14-го, хотя мчался изо всех сил, а отставший от него К.Ф. Толь (ему не хватало запаса отдохнувших почтовых лошадей, которых забирал себе Михаил) — еще на три-четыре часа позже.

В чем дело? Изменила вдруг Николаю его почти маниакальная пунктуальность и способность к аккуратным расчетам? Но уж больно велика ошибка! Или все-таки случилось нечто другое, что заставило его по сути иррационально затягивать время, возможно — борясь с охватившей его паникой перед приходом на Совет, который он заранее назначил безо всякого расчета на помощь Михаила?